Свой — чужой

— Это кореш мой питерский, наш, из уголовного розыска… Как раз нашу задачу общую тут непосредственно решает! Ну, ты понял!

И, подмигнув заговорщицки одновременно Ильюхину и Гамернику, москвич жизнерадостно заржал. Виталию Петровичу стало совсем не смешно. Гамерник, узнавший Ильюхина (и, видимо, вспомнивший их давний неприятный разговор, касавшийся, кстати, все того же Юнгерова), принужденно улыбнулся и попытался было одернуть своего приятеля:

— Что ты несешь? Какое общее дело?

Прозвучало это фальшиво. Губоповец искренне не понял, в чем, собственно, проблема:

— А че такого-то? Все ж свои… Я не по-по-нял…

Ильюхин чокнулся с Гамерником и московским коллегой, сказал несколько ничего не значащих общих фраз и снова вышел на свежий воздух. Обнорский стоял все на том же месте и курил. Виталий Петрович выхватил из руки журналиста сигарету и добил ее в один затяг. На удивленно-вопросительный взгляд Андрея полковник ответил в стихах:

Подари мне, милый, мину,
Я в пизду ее задвину.
Если враг туда прорвется —
Он на мине подорвется!

— Все так плохо? — серьезно спросил Обнорский.

Ильюхин ссутулился и не сплюнул, а просто харкнул с чувством на землю. И только потом ответил:

— Еще хуже. Я так думаю, что сейчас у меня светлая полоса. Черная — начнется скоро…

Виталий Петрович понял, откуда исходила инициатива по внедрению к Юнгерову. Понял и мгновенно прикинул тайный ход карт, проплаты, липовые бумаги и все прочее… Все это было бы очень скучно, если бы не расстрел в лифте, во-первых, и необратимость уже запущенной операции со Штукиным, во-вторых. Все ведь было уже много раз согласовано, подписано и утверждено. Черт его знает, что нужно, чтобы повернуть такую махину вспять. Да и на каком основании? На основании того, что губоповец знаком с бизнесменом Гамерником? Смешно. Очень бы было смешно, если бы не было так грустно…

Ильюхин очнулся от своих невеселых мыслей и посмотрел устало на журналиста, терпеливо ожидавшего хоть каких-то комментариев:

— Андрей, я тебе потом все объясню… Правда. А сейчас не спрашивай, а просто помоги. Нужно.

Обнорский обреченно покрутил головой:

— Хорошо. А что делать-то нужно?

Полковник придвинулся к журналисту поближе и начал что-то долго шептать ему в ухо. Андрей уже не удивлялся ничему, он просто тупо охреневал. Наконец Ильюхин откачнулся от Обнорского и уже чуть громче пробормотал быстро:

— …Понял? Главное — ты со мной в контрах. Я что-то скажу — ты примешь в штыки. Главное — информация вслух, что по расстрелу полный «глухарь», — для ушей Гамерника. Только чтобы выглядело все естественно, надо профланировать среди гостей… Непринужденно и раскованно.

Журналист тяжело вздохнул:

— Виталий, если б ты знал, как я люблю непринужденно и раскованно фланировать на приемах. Ты бы зарыдал.

Собравшись и соответствующим образом настроившись, они по очереди занырнули обратно в огромное здание государственной резиденции, разошлись в разные стороны и углубились в стайки гостей. Заход Обнорского напомнил сцену выхода Бубы Касторского на набережную из кинофильма «Новые приключения неуловимых»: «Здрась-сь-сьте! Кого я вижу!! Сколько лет, сколько зим!.. Все хорошеете?! Как же, как же… Ба-а! Куда ты пропал, старый?..» Краем глаза полковник наблюдал за маневрами журналиста и невольно улыбался. Слыша жизнерадостный гогот Андрея, было трудно поверить, что тот ненавидит приемы, пьет на них только воду и никогда ничего не ест…

Ильюхин дождался, когда Обнорский окажется рядом с Гамерником и его приятелем, и «поджался» к их группе, увидев рукопожатия и начало беседы ни о чем.

— Вот так и знал, что Обнорского здесь встречу! — воскликнул Гамерник довольно громко.

Ильюхин сделал шаг вперед, Андрей как бы машинально протянул ему руку, но полковник якобы стал искать глазами официанта и отвернулся.

— Неучтиво как-то, ваше благородие! — отреагировал на этот «демарш» Обнорский.

— А, журналист… — «очнулся» Виталий Петрович и извинительно-снисходительно похлопал Андрея по плечу.

— Вы бы меня еще голубчиком назвали! — вспыхнул Андрей.

— А что не так?

— А если я вас буду милиционером называть?! — накалял постепенно тон Обнорский и передразнил Ильюхина: — «А… милиционер…»

— Я, наверное, чего-то не понимаю… — безразлично пожал плечами полковник и постарался отвернуться.

— Вы не ответили! — повысил голос Андрей. Гамерник и губоповец смотрели на затевающийся скандал «пятикопеечными» глазами. Московский полковник аж рот приоткрыл.

Виталий Петрович резко повернулся к журналисту и медленно, почти по слогам произнес:

— Что ВАМ ответить?

— Отчего такое неуважение? — сквозь зубы прошипел Обнорский.

— А откуда такое неуважение в готовящейся статье по тройному убийству?

— Откуда вы знаете — она же еще только готовится?

— Да уж знаю… — с еле заметной брезгливостью усмехнулся Ильюхин и еще раз удивился про себя, увидев, как на щеках журналиста явственно проступают красные пятна, свидетельствующие о глубоком погружении в образ.

Андрей постарался в ответную улыбку вложить весь свой яд: