Свой — чужой

— Это все пустяки. Читай больше книг, и никто твоего происхождения не заметит. Ты что заканчивал-то? Школу милиции?

— Университет. Юрфак.

— Надо же?! — искренне удивилась Зоя Николаевна и даже посмотрела на Егора чуть другими глазами. — Так мы с тобой из одной альма-матер?! Ишь ты…

Якушев смутился еще больше, хотя больше было уже некуда, и тогда Николенко через стол накрыла его руку своими ладонями:

— Раз ты меня за руку не берешь — тогда я тебя возьму…

Егора «накрыло» окончательно. Позже он не мог вспомнить, о чем они болтали почти целый час — до того момента, когда он умудрился спросить Зою Николаевну о муже. Сделал это Якушев настолько наивно и нерешительно, что Николенко не рассердилась, а лишь улыбнулась снова:

— Тебе честно ответить? Тогда скажи сначала ты мне: больше половины твоих материалов липа?

— Это — мягко говоря, — вздохнул Егор.

Зоя Николаевна усмехнулась, и было в этой усмешке и понимание, и горечь, и ирония одновременно:

— То есть ты прекрасно понимаешь, что нарушаешь закон. Но — «жизнь такая», да?

— Да.

Николенко закурила сигарету и улыбнулась еще печальнее:

— Вот и у меня — сплошная липа… Которая уже отцвела[106] и поэтому никого не удивляет.

Якушев открыл было рот, но Зоя положила ему на губы палец:

— Не говори ничего. Я все сама понимаю и все свои решения принимаю осознанно… А ты что, правда не знаешь, кто у меня муж?

— Нет, не знаю… А почему?.. — пожав плечами, Егор не закончил вопрос, но помощник прокурора поняла его по интонации:

— Почему знать должен? Потому что он — скажем так, гражданский генерал в правительстве города. Странно, что до тебя эта информация еще не докатилась. Я всегда считала, что у вас в уголовном розыске сплетничают еще больше, чем у нас в прокуратуре.

Как ни странно, Якушев почувствовал легкую обиду за уголовный розыск:

— Мне не до сплетен было. Я, как появился… меня сразу же загрузили по полной.

— Помню-помню, — поддела его Николенко. — Титаническую работу по отфутболиванию «батарейного» дела… Да. Пожалуй, чтоб такое замутить — ни на что постороннее отвлекаться нельзя, поскольку необходима полная духовная концентрация, достигаемая медитациями и постом…

Опер засопел, но Зоя Николаевна рассмеялась (теперь уже по-настоящему весело) и, дразня Егора, провела язычком по своим губам:

— Славный ты мой… Мне так нравится тебя подкалывать, ты так непосредственно реагируешь, что доставляешь мне настоящее удовольствие… Ладно, чтобы вопрос о муже закрыть: дом у нас — полная чаша и все такое прочее… Он хороший человек. Когда-то у нас был роман, я тогда еще студенткой была… А сейчас… Как тебе объяснить, если коротко… Едем мы как-то раз в его служебной машине — я сзади, он — рядом с водителем. И они бойко так разговаривают — ни о чем, так — болтают, я особо не вслушиваюсь. И вдруг я понимаю, что им интересно! «Генералу» моему и водителю — наверное, старшему прапорщику ФСБ. Им интересно, а мне — нет, мне скучно и тоскливо… И дело тут не в водителе… Понял?

— Немного, — неуверенно кивнул Якушев, но Николенко безнадежно махнула рукой:

— Ничегошеньки ты не понял…

В ее глазах набухли слезы, Егор тут же подвинул свой стул вплотную к Зое Николаевне и потянулся губами к ее лицу. Она не сопротивлялась, но довольно быстро заметила, что на них начинают коситься другие посетители кафе. А картинка и впрямь впечатляла — молодой парень, хорошо если вышедший из тинейджерского возраста, и взрослая тетка тискаются и лижутся на глазах у всех, словно дорвавшиеся до тайных радостей школьники.

Помощник прокурора, как старшая по званию, должности и возрасту, просто вынуждена была взять инициативу в свои руки:

— Егорушка… А знаешь что… Пойдем в кино? Я в кино миллион лет не была.

Якушев согласился. Он согласился бы пойти с Зоей куда угодно.

В кинотеатре «Аврора», что на Невском, в зрительном зале после реконструкции были предусмотрены специальные «места для влюбленных» — этакие диванчики, а точнее, сплошное широкое кресло на двух человек, которых не разделял подлокотник. На экране шла какая-то американская мура, но Егор из фильма не запомнил практически ни кадра. Он целовал и гладил Николенко, а она целовала и гладила его. Хорошо еще, что зрителей в зале было немного, да и те — в основном такие же озабоченные поисками уединения парочки. В какой-то момент возбуждение Егора достигло такого градуса, что он реально начал утрачивать над собой всякий контроль. Ему просто стало плохо от перевозбуждения, от дикой концентрации сексуальной энергии, которая не находила выхода. Черт его знает, чем бы все это кончилось: Якушев, уже ничего не соображая, начал было заваливать помощника прокурора под себя на это креслице-диванчик, но она вырвалась, быстро расстегнула ему брюки, наклонилась…

Егор не помнил, сумел ли он удержаться от стонов, но трясло и выгибало его на «диванчике для влюбленных», что называется, конкретно. И в момент пика конвульсий и содроганий Якушев чувствовал только то, что Зою бьют такие же истомные судороги…