Свои. Путешествие с врагом

Спрашиваем о Холокосте. Сотрудница музея: “Почему все время поднимается этот вопрос, есть же другие вопросы. Мы должны разбираться не только с еврейскими, но и со своими обидами. Для местных жителей этот вопрос не очень актуален. Мы и так много сделали, ни один район Литвы столько не сделал”.

(Позже, ближе к осени, мне довелось слышать речь этой музейной начальницы, в которой она поминала жертв убийств в Швянчёнисе. Начальница вдохновенно говорила, что в 1941 году для еврейского гетто была выбрана самая красивая, центральная площадь города, и оттуда евреям открыли целых двое ворот в вечность…)

Сотрудница музея дала нам бесплатное пособие для учащихся, и еще я купила брошюру “Евреи Швянчёнского края”. Осмотрели мы и стенд, посвященный Холокосту: там размещены очки, кошелек и еще несколько предметов – все, что осталось от 3476 убитых на Швянчёнельском полигоне. Во всех изданиях одни и те же фразы – неопределенно-личная форма глагола: “7–8 октября 1941 года в лесу вблизи Швянчёнеляя была уничтожена еврейская община Швянчёнского края”… “были согнаны”… или – “палачи равнодушно убивали детей”… Кто гнал? Кто убивал? Кто эти палачи?

Неопределенно-личная форма исчезает, когда начинается разговор о спасителях. Уже не пишется: “были спасены”. Пишется куда конкретнее: жительница города Швянчёнис Елена Сакалаускене спасла, и т. д. (“Евреи Швянчёнского края”. Тетрадь для практических работ).

Останавливаемся у магазина, за которым должен быть поворот к полигону. Эфраим видит во дворе старушку, она еле ходит, но лицо ясное и умное. Осторожно спрашиваю, где здесь полигон и помнит ли она, как все произошло.

Швянчёнельская старушка:

Видела, как гнали… Ой, как жалко, что евреечек не спасли. Мы с мамой жили в деревне Падумбле. С евреями хорошо уживались, они нам муку давали в долг. У Бентскиса две девчушки были, примерно лет пятнадцати и семи. Когда их мимо вели, все с оружием, мы с мамой плакали, что не можем маленьких девочек спасти. Как отнять – все с оружием. А если бы раньше забрали, спрятали бы в подвале. Много кто взял бы еврейских детишек, но боялись. Не немцев боялись, своих. Свои не скажут, так немцы и не узнают… Страшные дела были. Озверели люди. Потом, когда расстреляли всех там у озера Шалнайтис, говорят, на полигоне два дня кровь из земли сочилась. Кто все это видел, уже перемерли, а другие, кто помоложе, только выпить хотят. И не кумекают ничего, и знать не хотят.

Кто стрелял, спрашиваю у старушки.

Стреляли все, кто хотел, – отвечает она. – Никто не мог остановить. Как ты взбесившихся остановишь. Они разве что ксендза боялись.

Спрашиваю, как ее зовут. Старушка называет свое имя, но просит, чтобы мы никому не называли. Мне жить надо, а я одна живу, говорит она. Разумеется, не скажем. Прощаемся. Оставляем ее плакать по ту сторону забора, у порога домишки. Оплакивать девчушек Бентскиса, которых они с мамой 75 лет назад так и не спасли.

Памятник жертвам на полигоне у Швянчёнеляя установлен в советское время (1961 год).

В 2001 году мемориал обновлен на средства английского посольства, написано в музейном буклете. Молодцы англичане…

Разговор с врагом Швянчёнеляй – Вильнюс

Эфраим: Меня шокировало то, как близко к месту массовых убийств живут люди в Линкменисе. Поселились в таких местах, где под землей лежат убитые, и живут себе как ни в чем не бывало. Как будто эти убийства – вполне рядовое событие.

Рута: Может, вы думаете, что они взяли и придумали переселиться сюда после убийств? Да ведь здесь жили их прадеды и их родители. Здесь всегда были их дома, их земля… Эту землю, придя сюда, осквернили другие, оросили ее кровью невинных людей. Куда деваться тем, кто здесь родился и столько лет прожил?