Свои. Путешествие с врагом

Эфраим: Эти люди не хотят рассказывать о том, что здесь случилось. Может, они как-то связаны с теми страшными событиями, или, может, боятся, что, заговорив, скажут что-нибудь такое, чего не хотелось бы, или вспомнят что-нибудь, чего не хотят вспоминать? Их соседи, ни в чем не повинные люди, были стерты с лица земли, словно их никогда здесь и не было. Их вещи были разворованы, даже скатерти… Повторяю еврейскую скорбную молитву – кадиш, снова кадиш, и снова кадиш, я молюсь в Пабраде, в Линкменисе, на полигоне в Швянчёнеляе… На такой маленькой территории так много мест массовых убийств. Хочется ревмя реветь, чтобы услышали все: как это могло случиться?

Рута: А вас не удивляет, что старые люди так боятся говорить? Я удивляюсь…

Эфраим: И да, и нет. Кажется, когда прошло столько лет, люди могли бы осмелиться заговорить. У меня ощущение, что люди будто бы что-то скрывают. Они отказываются говорить или из страха, или из солидарности с другими, с соседями. Они больше боятся вас, а не меня, иностранца. Ведь вас они видели на телеэкране. Они боятся, что литовское телевидение покажет или скажет: вот этот человек рассказал про массовые убийства, совершавшиеся в вашей стране.

Рута: Это старые люди. Они одиноки. И они боятся. Если такие страшные вещи некогда происходили, они могут повторяться. Один очень старый человек, живущий в Швянчёнском районе, когда-то рассказывал мне про убийства. Потом я приехала с диктофоном, и он отказался говорить. Убьют, сказал. Кто убьет, спросила я. Улыбнулся невесело и говорит: кто-кто… литовцы. Люди боятся, и я прекрасно их понимаю. Их деды, их родители и они сами пережили столько исторических потрясений и опасностей, что им куда безопаснее молчать. За молчание не наказывают. Есть русское выражение: “тише воды, ниже травы”. Вся жизнь этих людей – сплошной литовский, русский и немецкий урок: молчи и выживешь. Еще одно: если вы видели преступление и дали показания, преступника осудят, но когда его выпустят из тюрьмы, он или его сообщники придут и отомстят вам.

Эфраим: Простите, но это совсем уже глупый аргумент, потому что почти все расстрельщики евреев давно умерли. А если и не умерли, сколько из этих девяностолетних стариков могут прийти и отомстить вам? И еще одно. Вы говорите, что эти люди видели убийства. Однако для убийств выбирали уединенные места, чтобы не было никаких свидетелей, за исключением тех, кто расстреливал и закапывал трупы. Они видели только как людей ведут, но не как расстреливают.

Рута: Они слышали выстрелы. Слышали рассказы. Ведь в каждой деревне люди говорили о том, что произошло, как земля была пропитана кровью, как она еще несколько дней шевелилась, потому что и живых людей закапывали… Поэту, чье свидетельство помещено в начале этой книги, было пять лет, когда он увидел приползшего ночью, окровавленного, выбравшегося из-под груды трупов еврея. Это ужасное впечатление, такое остается на всю жизнь.

Эфраим: Может быть, это и повлияло на некоторых людей…

Рута: Те, кто в детстве видели убийства евреев, никогда этого не забывают. Но если никто никогда публично об этом не говорил и не говорит, тема остается запретной. Если полиция не расследует преступление, не станешь ведь сам его расследовать. Если никто не говорит про массовые убийства евреев, не протиснешься на телевидение поговорить. Кто ты такая, одинокая старушка, живущая на опушке леса? Почему ты должна говорить? Почему теперь? Ведь погибших не воскресишь…

Эфраим: Должно было произойти совершенно противоположное. Если полиция не берется расследовать преступление, а ты – его свидетель, иди в полицию и рассказывай. Старушке девяносто лет? Хорошо, но почему она не стала рассказывать раньше? Понимаю, почему она молчала в советское время, но ведь Литва уже двадцать пять лет независимое государство. Кроме того, Центр Симона Визенталя объявил инициативу “Операция «Последний шанс»”, мы выделили деньги, чтобы платить за информацию о Холокосте. Все литовские газеты печатали наши объявления. Почему вы все время говорите про страх? Ведь вы живете в демократическом государстве, вы – часть Европейского Союза…

Рута: Но убийцы были их соседями. Дети этих соседей по-прежнему живут рядом. А если не рядом, то живут где-то в Литве. Если начнешь об этом рассказывать, называть имена людей, тебя остановит твоя семья. Вся деревня, вся родня будет считать тебя доносчиком. Когда я сказала своим родственникам, что намерена писать книгу о Холокосте, упоминая и нашу родню, они очень рассердились. Ты что, Павлик Морозов? А может, на евреев работаешь за тухлые евро? Наверное, меня осудят, заклеймят, я стану паршивой овцой в своей семье. А мне это надо?

Эфраим: Но у каждого преступления есть своя цена, и кому-то придется ее заплатить.