Сыграй на цитре

– Я вернусь.

Пока я поднимаюсь по лестнице, качание джонки стихает. На палубе корабельные матросы прокладывают трап между нашей джонкой и соседней. Чтобы соединить их, вбивается металлический шип. С другими джонками производятся те же манипуляции. Скоро у нас будет плавучая, взаимосвязанная крепость из лодок. Это только начало финала, который я задумала.

Финал моего искусного замысла.

Я все еще Зефир. Я не думаю о том, что означает моя стратегия для слуг, которые приносят мне цитру по моей просьбе, или чем это обернется для Ворона, который наблюдает за мной с кровати, когда сажусь, скрестив ноги, с инструментом на коленях.

– Не нужно петь мне серенаду, – говорит он, когда я кладу пальцы на струны. – Ты можешь ответить взаимностью на мои чувства простыми словами.

– Тихо. Просто послушай.

Я играю одну из первых песен, которые выучила. Она основана на истории любви бессмертного змеиного божества и молодого ученого, которые преодолели огромные трудности, чтобы быть вместе.

Для них это плохо кончилось; в легендах такое нередко случается с божеством и человеком. Их ребенок стал демоном, который поглотил своего смертного отца, прежде чем посеять хаос как на небесах, так и на земле. Я играю песню об ухаживаниях, у которой игривая и быстрая мелодия. Это было бы воодушевляюще, если бы мои мысли не бродили вокруг Ворона, работающего на другую леди, не на мою. И вокруг Ку тоже. Однажды Жэнь сможет сразиться с Югом. Что тогда? Я не знаю. Смерть ближе, чем я думаю.

Ворон напомнил мне об этом сегодня.

Воздух кажется в десять раз тяжелее, когда я отрываю руки от струн.

– Если я умру, – наконец произносит Ворон, – ты можешь сыграть мою панихиду.

– Как мило с твоей стороны предположить, что я приду. – И сразу, прежде чем Ворон успевает сказать что-нибудь еще, я играю снова. На этот раз я вспоминаю тот день, когда перестала искать Ку. Это был конец долгой зимы. Снег таял, на улицах образовывались лужи. Мимо проехала свита воинов, их жеребцы обрызгали прохожих, они сверкали оружием, щитами, доспехами – все, кроме одного. Этот человек ехал впереди. На ней были белые развевающиеся одежды, а в руках она держала странный инструмент – веер, и больше ничего. Стратег, шептались люди.

Это был первый и последний раз, когда я ее видела.

На следующий день я бродила, потерянная и голодная, когда услышала звуки музыки из таверны. Я заглянула внутрь и увидела, что за столом сидит жилистый мужчина с постоянной хмурой гримасой на лице. Но музыка, которую он играл! Его инструмент. У него было имя. Цитра. И у мужчины тоже.

Яо Мэнци.

Цикада спросила меня, почему я выбрала этот путь. Я предложила подходящее объяснение. Я избавила ее от истории о жалкой двенадцатилетней сироте, которая стояла у входа в таверну, пока мужчина играл на том самом инструменте стратега, который вел всех этих воинов. Мужчина поднял глаза и увидел, что я пристально смотрю на него. Он нахмурился еще сильнее. Для него я была просто еще одной грязной оборванкой.

Я чуть не отвернулась.

Но потом сзади подул легкий ветерок, и, несмотря на все то, о чем я понятия не имела, я знала одно:

В воздухе чувствовалась весна.

Приближались лучшие времена.

Мне просто нужно поверить в себя.

9. Юго-восточный Зефир

Поверь в себя.

99 810.

99 820.

99 830.

Перещелкивание счетов – музыка для моих ушей. Как и скрип повозок, везущих с пристани тюки сена, утыканного стрелами, и пронзительный голос придворного, объявляющего общий счет на каждом десятке.

– Девяносто девять тысяч девятьсот!

– Четко и ритмично. – Я устраиваюсь на своей тахте у пункта подсчета и охлаждаюсь с помощью моего обновленного веера. Он не такой красивый, как прежний журавлиный; отделан голубиными перьями, но мне все равно, сейчас, когда у меня есть сто тысяч стрел Миазмы. – Я хочу, чтобы все услышали.

– Да, моя…

– Восходящий Зефир вполне подойдет. – Мимо проплывает слуга, чтобы снова налить мне чаю. Пока я вдыхаю ароматный пар в свои легкие, солнечный свет пробивается сквозь дождевые облака над рекой и освещает все вокруг – джонки, ожидающие, когда их снимут с якоря, фургоны, пересекающие причал, рабочих, вытаскивающих стрелы, – золотом. Как будто небеса знают, насколько исключителен для меня этот момент. «Победа» обычно означает, что мы выигрываем Жэнь дополнительный день, дополнительный час, дополнительную минуту, чтобы, сцепив зубы, уйти от Миазмы. Я не могу вспомнить, когда в последний раз мне удавалось расслабиться в тени шелкового зонтика и насладиться плодами своего труда.

– Девяносто девять тысяч девятьсот тридцать! – Выкрикивает придворный громко, как было велено.

С ухмылкой я поуютнее устраиваюсь на своей тахте.

– Ты, кажется, не волнуешься.

Запах благовоний из жимолости опережает Цикаду. Четверо слуг вносят ее тахту из слоновой кости и ставят рядом с моей.