Сын человеческий. Об отце Александре Мене

Про сжечь книги звучало не очень кровожадно. Время от времени он жег у себя на участке собственные рукописи, а потом с восторгом сообщал: целых два чемодана сегодня сжег, красота! Для него это был рабочий момент. Над своими книгами он работал тщательно: «Гоголь семь раз переписывал. Что я, лучше Гоголя? Не меньше семи!» – и улыбка.

...

Одно его присутствие было важнее тысячи цитат из Евангелия. Оно само по себе было проповедью. Оказывается, человек способен принять слова Евангелия всерьез, и не только принять, но и воплотить их в своей жизни, в результате чего такая жизнь превращается в свет и любовь.

Собственный опыт и чужие цитаты

Я сейчас скажу не очень правоверную вещь. Последнее время, когда я попадаю в церковь, мне все трудней слушать, как священник начинает проповедь словом «мы», а потом перечисляет, какие мы грешные, недостойные, ленивые, причем сущность риторической фигуры начинает проглядывать с первых же слов, и имеется в виду, что ленив не он, а именно те, кто сейчас стоит и его слушает.

И мне все чаще кажется, что такое обличение, если и имеет некоторый эффект, то кратковременный и неглубокий. Я посокрушаюсь, что я грешник, могу даже согласиться в душе, с пониманием, что и все остальные грешники тоже, назову это успокаивающее чувство круговой поруки несовершенства смирением и успокоюсь. Главное, что меня это не изменит – я останусь тем же самым, я не вырасту на этой проповеди. Но и это еще не все. Священник, который проповедует христианские истины: возлюби ближнего своего, как самого себя, блаженны плачущие, блаженны вы, когда гонят вас, по меньшей мере сам должен соответствовать тому, что он говорит, осуществить это в своей жизни. И только тогда проповедь перестанет быть обменом мертвыми цитатами, взятыми из Евангелия. Есть единственный способ снять с Христовых слов кавычки, преобразить их из мертвой цитаты в живую проповедь – это самому осуществить то, чему учишь. Осуществить слова Христа в своей собственной жизни и лишь потом поделиться опытом того, как тебе это удалось. Тогда цитата раскавычивается, становится вестью. Если человек делится своим собственным опытом, то это может мне нравиться или не нравиться, но я, во всяком случае, знаю, что такое возможно. И если я вижу перед собой любящего человека, а это всегда заметно, и он рассказывает мне, как именно он к этой любви пришел, я послушаю. Но если мне преподносят цитату о любви и делает это священник, который опыта Христовой любви не имеет, то я ему не верю. Это скорее некоторая информация о Евангелии, чем жизнь. И в результате такого подхода у слушателей возникает стандартное убеждение, что все эти великие Евангельские истины о любви и сострадании – не для простого человека, раз священником они явно не выполняются, а значит, нам и пробовать не стоит. Куда нам, грешным. И так вот живое Евангельское слово, цель у которого одна-единственная – не образование, а преображение, благополучно и страшно превращается в цитату, лишенную сил и огня, но обладающую иллюзией чего-то «церковного», «духовного», значимого.