Сын Красного Корсара. Последние флибустьеры

Маддалена вздымалась на глазах. Огромные волны желтоватого цвета катились по реке одна за другой, увлекая за собой в своем головокружительном беге огромные деревья, снесенные со склонов сьерры.

– Tonnerre!.. – воскликнул дон Баррехо. – Нам предстоит еще одно малоприятное приключение.

– А разве ты не отправился из Панамы за приключениями? – спросил его Мендоса. – Ты оставил ради странствий по свету прекрасную кастильянку и великолепно снабжаемый винный погреб. Кстати, верно ли, что в бочках у тебя завелись духи?

– Нет, там был только бедный Пфиффер, – ответил грозный гасконец. – А что касается моей жены, то оставь ее в покое.

– Давайте лучше подумаем о нас, вместо того чтобы заботиться об отсутствующих персонах, – предложил де Гюсак. – Что нам делать? Вода в реке поднимается с каждой минутой, в конце концов вся равнина будет залита.

– Спросите об этом у нашего индейца, который все чувствует и слышит, – ответил дон Баррехо.

Индеец оставался немым, как египетский сфинкс. Не говоря ни слова и скрестив руки на груди, он с беспокойством смотрел своими черными глазами на реку, как человек, ожидающий в скором времени неприятный сюрприз.

– Смотри-ка!.. – крикнул дон Баррехо. – Теперь он ничего не чует и не слышит, тогда как я, напротив, слышу пугающий шум, который постоянно нарастает.

– Итак? – Де Гюсак вопросительно посмотрел на индейца.

– Наводнение, – ответил тот.

– Вижу, – сказал дон Баррехо. – Мы спрашиваем тебя: что надо делать?

– Ничего, – монотонно ответил индеец.

– Tonnerre!.. И мы стоим здесь и ждем, когда нас унесет потоп?

– Скала, – ответил индеец.

– Да он похож на пиренейского мула, – взорвался дон Баррехо. – Я и сам вижу скалу. Мендоса, ты можешь сказать пару ласковых этому человеку или лучше вырвать их у него? Мое терпение кончилось, и, если бы это был другой индеец, я давно проткнул бы его своей драгинассой.

– Эй ты, людоед!.. – прервал его излияния Мендоса. – Ты что, стал маньяком-убийцей? Избыток приключений явно повредил тебе мозги. Не так ли, мой бедный дон Баррехо?

В ответ он услышал взрыв смеха. И громче всех хохотал весельчак с берегов Бискайского залива.

– Ах, эти гасконцы!.. – едва выговорил Мендоса.

– Они стоят басков. Не так ли? – спросил дон Баррехо.

– Придется признать.

– Наконец-то!.. Ну так порасспроси этого краснокожего соню, который все слышит и чувствует, но не может принять решение.

– Друг, – обратился Мендоса к индейцу, продолжавшему с беспокойством следить за рекой, – что же нам теперь делать? Отступать к сьерре?

– Слишком поздно, – ответил краснокожий.

– Ну, ноги нас еще слушаются.

– Слишком поздно, – повторил индеец.

– Эй, Мендоса, не теряй времени, – сказал дон Баррехо. – От этого человека ты ничего не добьешься, кроме как «чувствую» и «слышу». Давай-ка лучше сами подумаем, как нам выбраться из беды. Если индейцы предпочитают тонуть, то я не разделяю их выбора. Еще бы ладно, если бы речь шла о том, чтобы пойти на дно в речке хереса, только папаша Ной не подумал о подобных реках.

– Мы можем сделать одну-единственную вещь, – сказал Де Гюсак. – Скала, под которой мы прячемся, достаточно высока, и я не думаю, что река ее затопит.

– А ты знаком с бешенством этой реки?

– Нет.

– Тогда твоим словам нельзя верить. Но поскольку другого убежища я не вижу, могу предложить вам превосходное купание. Только постарайтесь не замочить боеприпасы.

– Весь порох в пороховницах, – ответил Мендоса. – Он всегда готов подать голос: то ли против испанцев, то ли против пожирателей человеческого мяса. А теперь – пошли! Вода поднимается с устрашающей быстротой.

И в самом деле, Маддалена вздувалась на глазах. Ее обычно прозрачные воды стали грязными; по поверхности с диким бешенством проносились волны, заливая равнину как с правой, так и с левой стороны.

Оглушающий рокот заполнял долину, эхом отражаясь в горных лесах.

– Хорошенько держите свои шляпы, – сказал дон Баррехо, – и попытайтесь использовать их как зонты.

Между тем быстрые воды Маддалены набегали на прибрежный песок и быстро разливались среди редких кустов.

Индеец и троица белых людей, немало обескураженные неблагоприятным оборотом, который принимали «дела», как выражался дон Баррехо, покинули свое убежище и вскарабкались на скалу, подставив себя бешенству торнадо.

По-прежнему сверкали молнии и пугающе грохотал гром; на четверых людей обрушивались такие сильные порывы злого ветра, что они вынуждены были схватиться за руки, чтобы никого из них не унесло. Дождь продолжал лить, и порой с неба падали капли величиной с кулак: вреда они не приносили, но одежда совсем вымокла.

– Это называется гнев Божий, – сказал дон Баррехо, которому смертельно наскучило молчать. – Эй, дарьенский друг, долго это еще будет продолжаться? С меня уже хватит.

Сын лесов посмотрел на небо, непрерывно озаряемое молниями, потом пожал плечами и ничего не ответил.

– Как они скупы на слова, – прокомментировал его жест дон Баррехо, философски воспринимавший эту купель. – Можно подумать, что у индейцев вечно болят языки.

– Зато твой болтает без перерыва, – сказал Мендоса.