Сын негодяя

Лиза отказывается. И Барби стервенеет. Девятнадцать дней продолжались пытки, пока он наконец не заорал своим людям:

– Уберите эту мразь! Не хочу ее больше видеть!

После пародии на суд Лизу приговорили к смерти.

Через несколько дней ее депортировали в одном эшелоне с семнадцатью другими женщинами, которых тоже допрашивали в Лионе. Ее досье осталось в гестапо. О казни больше разговора не было. В поезде она встретилась с сыном. Они обнялись. Позже она узнает, что его расстреляли.

– Друзья Жан-Пьера рассказали мне, что он вел себя как герой.

А муж Лизы умер от тифа в Дахау.

Лиза Лезерв попала в Равенсбрюк, потом ее отправили работать на военный завод. И там эта женщина, бритая наголо арестантка в деревянных башмаках, каждый день делающая записи на случайных клочках бумаги, продолжает бороться. Вместе с товарищами она портит гильзы противовоздушных снарядов, замедляет производство, путает детали на сборке.

Я не мог не обернуться. Там, сзади, ты сидел и слушал. Ты, халтурщик, бездельник, портач, неумеха, которого выгнали с вражеского завода подводных лодок за полную непригодность, слушал рассказ о настоящем саботаже. Правдивый рассказ.

– Мои снаряды не могли убивать, господин председатель.

Заседание окончилось, а я сидел с закрытыми глазами. Мне хотелось сохранить в душе этот негромкий голос. А потом я увидел, как к Лизе в зале подошел ее старший сын Жорж, который во время оккупации действовал под псевдонимом Севран. В сорок первом году он, студент подготовительного курса высшей школы, основал Комитет сопротивления Лионского и Гренобльского университетов, главная цель которого – помогать отказывающимся ехать в Германию на работы и направлять их в маки. Позднее он стал капитаном Французских внутренних сил, присоединился к партизанам в Юрских горах, участвовал в освобождении Франш-Конте и, наконец, воевал в армии Латтра де Тассиньи.

Лиза Лезерв оперлась на руку подтянутого седовласого сына. Он заново пережил муки матери, агонию отца и смерть брата. Но не дрогнул. Ни когда Лиза выступала, ни потом. Героические мать и сын, полные достоинства, с высоко поднятыми головами, вышли из окруженного восемьюдесятью колоннами Дворца правосудия.

Они прошли мимо тебя.

Я посмотрел на них. И на тебя. Две военные истории на расстоянии нескольких метров. Гордость Лезервов и мой позор. Толпа расступилась, пропуская их. Ты тоже встал и вышел, ни на кого не глядя.

Мне не хотелось встречаться и говорить с тобой. В тот вечер все было неважно: где ты служил, какого цвета мундиры носил, не важно, что истина, а что ложь, что ты совершил и чего не делал. Ты был в армии оккупантов. Они – твои товарищи, ты наследник их преступлений. Ты, Барби и все прочие, французские изменники или сын тысячелетнего рейха – вы все соучастники преступления против человечества.

Ты едва посмотрел на меня, будто желая спрятаться. Не знаю, что тебя оттолкнуло. Мои насупленные брови. Суровый взгляд. Или сжатые кулаки. Но ты только устало помахал мне рукой. Пока. И ушел. Сбежал.

В тот вечер разговора у нас с тобой не получилось бы. Героизм той женщины принуждал тебя к молчанию. Но доблесть ее сына должна придать мне смелости подступиться к тебе.

17

Немцы не расстреляли тебя 15 апреля в Брюсселе. Я – живое тому доказательство. Полицейскому, который тебя допрашивал, ты дал какое-то обтекаемое объяснение: «После фиктивной казни меня вернули в тюрьму Сен-Жиль, в камеру смертников».

Фиктивная казнь. Нацисты любили поиграть.

В начале мая, по твоим рассказам, тебя послали в качестве заложника в лагерь Берверло, где формировались отряды гитлерюгенда при 12-й танковой дивизии SS. И оттуда ты, по твоим словам, тоже ухитрился сбежать.

7 мая один, всего один унтер-офицер везет тебя в автомобиле в центр Брюсселя на заседание военного совета. Выйдя из машины, ты протягиваешь своему сопровождающему конверт, который тот забыл на заднем сиденье, но он не обращает на тебя внимания. В конверте твои документы. Во вращающуюся дверь, ведущую в это военное учреждение, ты входишь первым, но турникет прокручивается, и ты снова оказываешься на тротуаре, в то время как унтер-офицер попадает в холл. «Я воспользовался этим обстоятельством и решил бежать», – скажешь ты комиссару. А унтер, увидев, как ты улепетываешь с конвертом в руках, вытащил пистолет и дважды выстрелил тебе вслед, но не попал. «Я свернул в какую-то улочку, добежал до Южного вокзала, вошел там в немецкую столовую и схватил оставленные каким-то солдатом висеть на стене ремень, штык, полицейский берет и винтовку».

На этот раз комиссар Арбонье, начальник Лилльской службы безопасности, не повелся. Он тебя слушал, стучал по клавишам машинки и ни слова не говорил. Но сделал однозначный вывод: «Лжец, наделенный недюжинным воображением. Рассказ о том, как он вел себя перед расстрельным взводом и как сбежал из здания немецкого военного совета, – чистый вымысел».