Сын негодяя

– Введите подсудимого, – распорядился председатель Сердини, не поднимая головы. И когда вошел Клаус Барби, он все еще перечитывал свои бумаги. Барби сел, потом встал. В боксе защиты трое адвокатов, прислонившись к стене, напряженно смотрели на присяжных. Их коллеги со стороны обвинения тоже все были в сборе. Серж Кларсфельд, покинувший заседание, чтобы не слышать про Изьё из уст Вержеса, вернулся на свою скамью.

Ни звука. Ни вздоха.

– Слушайте внимательно, – проговорил председатель, глядя на подсудимого.

Тот стоял, наклонившись вплотную к переводчику.

– На все вопросы относительно виновности и отягчающих обстоятельств ответ «да» большинством не меньше чем в восемь голосов.

Пауза – время переводчику, чтобы он успел прошептать все это по-немецки.

– На вопрос 341 о наличии смягчающих обстоятельств ответ «нет» большинством не меньше чем в восемь голосов.

Пожизненное тюремное заключение.

Жак Вержес не шелохнулся. Барби не дрогнул. Редкие аплодисменты. И только. Кто-то в душном зале не сдержал радость, но все быстро стихло. Однако Вержес сделал жест рукой в сторону публики, словно указывая на то, что к нему относятся с ненавистью, чего на самом деле не было. В стенах Дворца правосудия адвокату защиты обеспечено уважение. Конечно, не обошлось без гневных возгласов и гримас, но то были мгновенные выплески эмоций. Всего лишь. Никакого сравнения с тем, что происходит в каком-нибудь провинциальном суде во время процесса над убийцей ребенка.

Как и другие журналисты, я выбежал из суда и рванул к будкам телефонов-автоматов, пока их не пришлось брать приступом. Приговор был ожидаемым. Признан виновным по всем статьям – все так и знали. Газета заранее приготовила второй выпуск. Я только должен был подтвердить, что всё так и есть, и отправить несколько строчек для подзаголовка.

Вернувшись, я застал около здания суда гнусное зрелище. Там собрался чуть не весь город, толпа требовала линчевать преступника на месте. Жаку Вержесу не удалось выйти. Он вернулся во Дворец правосудия и, пробивая себе путь среди последних задержавшихся журналистов, что-то отрывисто им говорил. Злился, обещал обжаловать приговор.

– Это дело – насилие над правом! Оно позорит Францию, хотя в Израиле, конечно, праздник!

Его предупредил сотрудник службы порядка – вокруг здания сотни взбешенных людей. Улицы полны негодующих горожан. Журналисты предложили Вержесу выйти из Дворца через заднюю дверь.

– Ни за что!

Полицейские в отчаянии. В зале толкучка. Последние вопросы, скорые ответы.

– Да! Подадим апелляцию! Немедленно! В понедельник!

Толпа народа у выхода на большую дворцовую лестницу. Люди толкают, пинают друг друга, кричат. Яркие лучи телевизионных прожекторов, фотовспышки на тротуарах.

– Это Вержес! – выкрикнул кто-то.

И хаос выплеснулся в ночь. Теплую, влажную, нескончаемую ночь. В десяти шагах оттуда молодежь купалась в фонтане. Легкие платья, открытые рубашки. Такая ночь словно создана для танцев и летних клятв.

Вержеса окружили. Глаза его слепил резкий свет.

Он стоял наверху, над толпой. А толпа бушевала. Полетели ругательства. За металлической загородкой кто-то вскинул руку в непристойном жесте. У многих радиоприемники. Слышен металлический голос новостного диктора. Вержес всё еще отвечал репортерам, повторяя одни и те же слова, взгляд его метался между камерами и толпой. Наконец он пошел вниз по лестнице в окружении полиции.

Поднялся дикий вой. На вышедших из суда обрушился гнев. Адвокат, полицейские, журналисты – все мерзавцы. «Смерть!» – орали мужские и женские голоса, кто-то пытался дотянуться кулаками. Кто-то скандировал:

– Вержес – эсэс!

Я был потрясен. На исходе процесса я думал, что теперь слова вновь обретут точный смысл. Что преступление Клауса Барби навсегда останется только его преступлением. Что никакого полицейского, даже самого поганого, никогда не станут обзывать эсэсовцем. Никакого адвоката никогда не смешают с его подзащитным. И оказался не прав. Толпа старалась всех растерзать. Полицейские вооружились дубинками и лупили вслепую. Ненависть хлынула и на журналистов с оранжевыми бейджами – все они заодно!

Мужчины и женщины, люди молодые и постарше вперемешку. Одни были на дебатах в зале, другие набежали с улицы, взбудораженные приговором. Потерпевшие отцепили свои белые бейджи и влились в общую ярость. Брань, насмешки, бессвязные крики. Какая-то девчонка прокричала обезьяной вслед африканскому адвокату. Толпа вошла в раж. И лицо Вержеса посреди всего этого. Мертвый взгляд. Продолговатые стекла очков неистово сияют в свете прожекторов.