Сын палача

Когда войдете в гостиную, кое-что Вас там, конечно, не обрадует.

Простите, что не нашел времени убрать за собой; надеюсь, Вы сами найдете способ с этим управиться.

С почтением,

В.В.

Из гостиной доносились истошные вопли кота Прохора.

Предчувствуя что-то совсем уж гадостное, Юрий рванулся в гостиную. Катя — за ним…

Полковник Головчухин, свесив голову, дремал на диване, а кот метался из стороны в сторону, не переставая вопить.

Васильцев понял, что полковник мертв, лишь когда подошел ближе и увидел кончик вязальной спицы, торчавшей у него из уха.

Чтобы столь опытный сыщик так близко подпустил к себе своего убийцу!..

Впрочем, тут же стало ясно, что смерть постигла полковника во сне. На журнальном столике перед диваном стояла бутылка французского коньяка с серебряным клювиком. Такая же бутылка была когда-то у старшего Викентия, палача Тайного Суда. Клювик поворачивался, и коньяк смешивался со снотворным. А до поворота клювика его собутыльник мог налить себе сколько угодно совершенно безопасного коньяка.

Однако выпивать с каким-то непонятным субъектом — это было совершенно не в духе полковника. И вообще — почему он самовольно заявился в эту квартиру, как открыл дверь? Отмычкой, должно быть.

Нет, не пошел бы полковник Головчухин на такое! Наверняка это исчадие ада Викентий использовал какую-то дьявольскую хитрость!

Юрий подумал, что перед приходом полковник должен был ему позвонить — хотя бы удостовериться, дома ли он.

Телефонный аппарат у них был особый, когда-то привезенный Катей из Лондона (чем только ее там не снабдили!), — со встроенным диктофончиком, записывавшим разговоры.

Он нажал на кнопку воспроизведения и тут же услышал густой голос полковника: «Юрий Андреевич, дорогой, жаль, что вас нет дома. У меня для вас радостная новость. Да, да, насчет того самого… Обстоятельства такие, что, уверен, вы не будете на меня в обиде, если я нахально заявлюсь к вам в ваше отсутствие и маленько тут подожду. До скорой встречи».

Какую новость он мог иметь в виду? Только какую-нибудь связанную с Полиной. Однако он уже ничего не расскажет… Но как же, как же он так оплошал?!

Теперь предстояло избавиться от трупа, то есть сделать то, что сын палача в своей записочке издевательски назвал «уборкой». Тут мог помочь Вьюн.

Васильцев позвонил ему, и спустя минут двадцать Вьюн уже был у него. Увидев мертвого полковника со спицей в ухе, присвистнул:

— Ни хрена себе! Аккуратно замочили полковничка нашего, ничего не скажешь! Вот бы никогда не поверил, что такого человека — и эдак вот ловко!.. — Он посмотрел на Васильцева с некоторым подозрением: — Уж случайно не вы ль, Юрий Андреич, поспособствовали?

Юрий покачал головой.

— Застал уже мертвым, — сказал он. — Помоги убрать, тебе наверняка не раз приходилось.

Вьюн вздохнул с явным сожалением.

— Да, было нам с полковником о чем посидеть повспоминать… Чего ж он позволил-то, садовая голова?! Никогда б не поверил, что такого человека — и вот так вот… Ну а с покойником управиться — это дело нехитрое. Вот знать бы кто с ним управился, с таким матерым волчарой, покуда он был живой?.. А с покойником — то мы одним разом… — Снова вздохнув, он набрал номер и сказал в трубку: — По-быстрому дуй сюда, Макарыч! — Он продиктовал адрес. — Да, да, с машиной и со всеми своими причиндалами, работенка в самый раз для тебя, интеллигентная, в общем.

Катю Вьюн попросил выйти из комнаты, сказав, что тут дела не дамские. Кота, все еще оравшего от ужаса, Васильцеву пришлось запереть в уборной, и теперь его вопли, приглушенные дверью, не так сильно действовали на нервы.

Вскоре появился и Макарыч, здоровенный мужчина, за два метра ростом. Васильцев когда-то услышал, что Макарыч этот работает в крематории и заодно обслуживает весь воровской мир Москвы по части ликвидации трупов. Работа со столь специфическим материалом наложила на его лицо отпечаток — всегдашнюю бесстрастную философскую задумчивость. Но при виде мертвого Головчухина даже его, кажется, проняло.

— Вот это да!.. Дела… — только и присвистнул он.

Впервые Васильцев слышал голос этого молчаливого, привычного ко всему человека и видел недоумение в его взоре. Что ж, неудивительно: Головчухина весь воровской мир считал заговоренным, — и вот нате!

Далее, не произнося больше ни звука, Макарыч принялся за свое дело, видимо, действительно рутинное и привычное для него.

Его рабочими инструментами оказались большой, свернутый в рулон ковер, который он принес на плече, и толстая веревка. Он привычно расстелил ковер на полу, положил на него грузное тело полковника, затем свернул ковер с телом в рулон, перевязал веревкой, и получился снова рулон, только уже потолще, чем прежде.