Сын цирка

Она будет помнить его по этой непроизвольной усмешке, поскольку Джон Д. был актером задолго до того, как стал Инспектором Дхаром. Она будет помнить эту усмешку, ту самую, которой Инспектор Дхар позже охмурит, как фимиамом, весь Бомбей. И именно Нэнси пришлось отвести взгляд – и это она тоже будет помнить.

В Калангуте она не стала заходить на автобусную станцию, решив добираться до Панджима автостопом, даже если для этого придется идти пешком или защищаться саперной лопаткой. Она надеялась, что у нее есть один или два дня до того, как обнаружат тела. Но еще не найдя дорогу на Панджим, она вспомнила о большом осколке стекла, который доктор вынул у нее из ступни. Показав ей, он положил осколок в пепельницу на маленьком столике возле гамака. Она подумала, что доктор его выбросит. Но что, если он узнает об осколках бутылки в «могиле хиппи» – так вскоре станут ее называть – и удивится тому, что осколок из ее ноги им вполне соответствует?

Поздно ночью Нэнси вернулась к отелю «Бардез». Дверь в фойе была заперта, а мальчик, спавший по ночам на тростниковой циновке в вестибюле, все еще разговаривал с собакой, которая от него не отходила. Именно поэтому собака не услышала, как Нэнси забралась по лозе на второй этаж – на балкон Даруваллы. Укол прокаина уже перестал оказывать обезболивающее действие, и рана ее пульсировала; но хоть закричи Нэнси от боли и опрокинь мебель, ей все равно не удалось бы разбудить доктора Даруваллу.

Обед доктора был уже здесь описан. Было бы излишним снабжать подобными же деталями ужин доктора; достаточно сказать, что он заменил рыбу на свиное виндалу, далее он отведал рагу из свинины под названием «сорпотел», которое включает печень свиньи, обильно приправленную фруктовым уксусом. Тем не менее в его тяжелом дыхании доминировал аромат вяленого утенка с финиками, а его храп отдавал резкими всплесками перегара от сухого красного вина, о котором он глубоко пожалеет утром. Ему придется приложиться к пиву. Джулия благодарила Бога, что доктор Дарувалла вызвался спать в гамаке на балконе, где только Аравийскому морю, а также ящерицам и насекомым, которых были легионы в ночное время, досаждали бы шумные ветры, испускаемые доктором. Джулия также желала отдохнуть от страстей, вызываемых мастерством мистера Джеймса Солтера. На данный момент личные домыслы относительно дилдо уехавшей хиппи остудили ее сексуальный пыл.

Что касается жизни насекомых и ящериц, которые лезли на противомоскитную сетку, охранявшую в гамаке ангелоподобного доктора, то казалось, что гекконы и москиты очарованы и музыкой доктора, и его испарениями. Доктор как раз принял ванну перед сном, и его пухлое бледно-коричневое тело было повсюду присыпано пудрой «Кутикура» – от шеи до пальцев ног и между ними. Его тщательно выбритые щеки и шея благоухали, освеженные мощным вяжущим лимонным лосьоном. Он даже сбрил усы, оставив лишь небольшой пук бороды на подбородке; его лицо было почти таким же гладким, как у ребенка. Доктор Дарувалла был настолько чист и от него пахло так замечательно, что Нэнси показалось – только противомоскитная сетка не позволяла гекконам и москитам слопать его.

В стадии глубокого сна Фарруху казалось, что он умер и похоронен где-то в Китае, и доктору снилось, что его самые истовые почитатели выкапывают его тело, чтобы подтвердить свою догадку. Доктору хотелось, чтобы они оставили его в покое, потому что он чувствовал, что обрел мир. На самом деле он в своем гамаке просто впал в ступор от переедания, не говоря уже о последствиях винопития. Видеть во сне, что он стал жертвой могильщиков, – это, несомненно, свидетельствовало о том, что доктор позволил себе лишнее.

Так что, если даже мое тело нетленно, снилось ему, пожалуйста, просто оставьте его в покое!

Тем временем Нэнси нашла то, что искала, – в пепельнице, оставив пятнышко засохшей крови, лежал осколок стекла в форме полумесяца. Взяв его, она услышала, как доктор Дарувалла воскликнул: «Оставьте меня в Китае!» Доктор стал сучить ногами, и Нэнси увидела, как одна из его прекрасных стоп цвета коричневатой яичной скорлупы высунулась из-под противомоскитной сетки и повисла снаружи – голая и беззащитная перед ужасным ликом ночи. При этом гекконы бросились врассыпную, а москиты, наоборот, заклубились над ней.

Так, подумала Нэнси. Ведь доктор помог ей, верно? Она стояла замерев, пока не убедилась, что доктор Дарувалла крепко спит; она не хотела будить его, но ей было трудно не отдать должное его великолепной ноге, этой невольной жертве стихий. Нэнси испытывала искушение благополучно вернуть ногу Фарруха под противомоскитную сетку, но новообретенный ею здравый смысл убедил ее не рисковать. Она спустилась по лозе с балкона во внутренний двор, для чего потребовались обе руки, так что осколок стекла пришлось аккуратно держать в зубах, чтобы не порезать язык и губы. Хромая, она направилась по темной дороге в Калангут и по пути выбросила осколок. Он упал в густую рощу пальм, где и потерялся без звука – точно так же, как была потеряна без свидетелей невинность Нэнси.