Сын цирка

В холле коротко пролаяла собака мальчика, и тот опять стал с ней разговаривать. Насколько Рахул любил Джона Д., настолько же он ненавидел доктора; разумеется, его ужаснуло, что он ласкал ступню доктора, и его чуть не затошнило, оттого что он сосал и кусал большой палец докторской ноги. В полном смятении чувств Рахул торопливо оделся. На его языке оставалась горечь от пудры «Кутикура», и, спустившись по лозе, он сплюнул – в ответ тут же залаяла собака. На сей раз мальчик открыл двери и стал тревожно вглядываться в туман, расстилавшийся над пляжем.

Мальчик слышал, как доктор Дарувалла кричал с балкона:

– Людоеды! Католические маньяки!

Даже неискушенному индийскому мальчику эти слова показались какой-то устрашающей комбинацией. Затем у входа в холл снова зашлась лаем собака – это вдруг из темноты появился Рахул.

– Подожди, не закрывай! – сказал Рахул.

Мальчик впустил его и протянул ключ от номера. На Рахуле была свободная юбка, которая легко надевалась и снималась, а также ярко-желтая открытая блузка, позволявшая мальчику искоса глянуть на красивые груди. В другой раз Рахул взял бы его лицо обеими руками и прижал к груди, а затем поиграл бы с его маленьким пенисом или поцеловал бы мальчика, засунув язык ему в рот так глубоко, что мальчик подавился бы. Но не теперь. Рахул был не в настроении.

Рахул поднялся в свой номер. Долго чистил зубы, пока не пропал всякий привкус пудры «Кутикура». Затем разделся и лег на свою постель, откуда мог смотреть на себя в зеркало. Помастурбировать желания не было. Он пробовал порисовать, но ничего не помогало. Рахул был в ярости, оттого что в гамаке Джона оказался доктор Дарувалла. Гнев был так велик, что убил всякий секс. В соседней комнате похрапывала тетушка Промила.

Внизу в холле мальчик пытался успокоить собаку. Странно, что собака так взбудоражилась, подумал он, обычно на женщин у нее не было такой реакции. Только при виде мужчин у пса вставала шерсть дыбом и он, насторожившись, обнюхивал все их следы. Мальчика озадачило, что собака реагировала на Рахула именно таким образом. Но мальчику и самому следовало остыть; на красивые груди Рахула он реагировал по-своему. Да, он возбудился – в размерах довольно солидных для мальчика. Однако он отлично знал, что холл отеля «Бардез» – не место для его фантазий. Тут он ничего не мог себе позволить. Поэтому он улегся на тростниковый мат, велел собаке лечь рядом и продолжил прерванный разговор с ней.

Фаррух меняет веру

На рассвете Нэнси повезло – на дороге в Панджим мотоциклист проникся сочувствием к хромающей девушке. Мотоцикл был так себе, но тем не менее это был «Езди» (Yezdi) с объемом двигателя двести пятьдесят кубических сантиметров, с красными кистями из пластика, свисающими с рукояток руля, с черной точкой, нанесенной на переднюю фару, с щитком от попадания сари в цепь заднего колеса. Но на Нэнси были джинсы, и она просто оседлала сиденье за щуплым юнцом-водителем. Для надежности она молча обхватила его руками за пояс, хотя вряд ли он бы поехал на большой скорости.

Мотоцикл «Езди» был оборудован обтекаемой формы защитными дугами для ног. У хирургов-ортопедов они получили название «ломатели берцовой кости», поскольку при столкновении с препятствием ломали мотоциклисту берцовую кость – зато бак с горючим оставался целым.

Вес Нэнси поначалу смутил молодого водителя – мотоцикл перестал вписываться в повороты, и мотоциклист сбросил скорость.

– А эта штука может ехать побыстрее? – спросила Нэнси.

Парнишка не вполне ее понял, или же его взволновал ее голос, прозвучавший возле его уха, а возможно, он взялся ее подвезти вовсе не из-за ее хромоты, а скорее из-за плотно обтянутых джинсами бедер или из-за светлых волос – а может, из-за ее подрагивающих грудей, которые он теперь ощущал своей спиной.

– Так-то лучше, – сказала Нэнси, когда водитель осмелился увеличить скорость.

В струях ветра красные пластиковые кисточки, привязанные к рулю, метались возле нее; казалось, они манят Нэнси к причалу парома, к судьбе, которую она выбрала себе в Бомбее.

Она встала на сторону зла; она обнаружила его ущербность. Она была грешницей в поисках невозможного спасения; она думала, что только надежный и неиспорченный полицейский может вернуть ей добропорядочную сущность. Она заметила нечто противоречивое в своих мыслях об инспекторе Пателе. Она считала, что он благонравен и честен, но также допускала, что могла бы соблазнить его; по ее логике получалось, что его благонравие и честность можно было бы перенести на нее. В иллюзии Нэнси не было ничего необычного, и такая иллюзия свойственна не только женщинам. Это старое убеждение: что несколько неправильных интимных связей можно исправить – даже начисто стереть из памяти – одной правильной связью. Кто осудит Нэнси за такое намерение?