Сын тумана

– Он меня не обижал, – шепнула женщина, украдкой покосившись на Абу. – Только вы не отдавайте ему. Совсем. Он не знает настоящий язык, но смог объяснить Аше: ты вещь, ты дорогая, много ценностей за тебя отдано. Только так – дорогая, не для сердца. Он сказал: надо сидеть в замкнутом месте. Сказал: нельзя греть кожу, нельзя охотиться, нельзя носить ритуальный нож. Я стала слабая и совсем серая. Некрасивая.

Кортэ усмехнулся, демонстративно нащупал через ткань шрам на ключице своей Аше. Повел бровью, без слов задавая Абу вопрос.

– Она из племени маари, – отозвался южанин. – Не слышал о таких? Значит, ты не бывал в портовых городах побережья великого эмирата Риаффа, раскинувшегося к югу от пролива, северным берегом коего является мой родной Алькем. Маари живут в безводных пустынях и горах. Они – ночной кошмар и древняя легенда. Дикие. Они веруют в первичный огонь и порожденное им дыхание, в чудо слияния жара с твердью. Они из уважения к смелости пьют кровь врагов. Их колдуны умеют проклинать людей, отнимая разум и волю. Что еще? Ах, да: под полной луной их женщины делаются ядовитыми змеями.

– Бредни дураков! – уперся Кортэ, плотнее обнимая свое сокровище.

– Пожалуй, – беззаботно согласился Абу. – Воинов маари увидеть сложно, поймать живыми – и того труднее. Но если их ловят, из страха и во исполнение суеверий убивают так медленно и жутко, что я не стану рассказывать способ, – южанин насмешливо покосился на Иларио. – Достойный служитель непременно пожелает запомнить и повторить, делая молчунов-кебшей разговорчивее. Я приказал найти маари с татуировкой змеи, поскольку оспорил утверждения учителя Оллэ относительно древних первооснов веры, но не смог привести доказательств. Девочку не хотели отдавать живой, но я все же мирза, и мне служат далеко не худшие люди. Её выкрали. Тот, кто нанес ей рану, мертв, если ты желал знать именно это. – Посол помолчал, рассматривая заботливого нэрриха и льнущую к нему маари. Улыбнулся им обоим и указал широким плавным жестом на тропку, вьющуюся к подножью холма. – Однако же нам пора. Брат Иларио терпит мою болтовню из последних сил.

Сын тумана удовлетворенно кивнул, подхватил Аше на руки и понес, заняв место в процессии между разговорчивым южанином и Иларио, молчаливым сверх всякой меры. По бледному лицу и сжатым зубам брата библиотекаря, по клокочущему его выдоху было очевидно: соседство с Абу дорого обходится служителю. Посол, надо отдать ему должное, всё понял, быстро распрощался и ускакал первым, сопровождаемый малой свитой соплеменников.

– Он действительно умён и полезен, – с горечью признал Иларио, глядя на полоску дорожной пыли, делающуюся все тоньше и дальше. – Увы, еще и ядовит. Подлец пытался обратить меня в свою веру.

– Я заметил, что он бережет левую руку, – хмыкнул Кортэ. – Знаешь, брат мой, почему-то я склонен подозревать: ты первым взялся приобщать его к идеям Башни.

– Проповедь в стане еретиков есть долг истинного служителя. – Опасно тихим и ласковым голосом, отмечающим большое раздражение, сообщил Иларио. – Мне ли не знать, что его наложницы принесли югу более пользы, чем все осведомители короля Галатора! Он одалживает красавиц полезным сластолюбцам, подлецы выбалтывают тайны, а мы с братом Тэо должны терпеть все это и отпускать грехи. – Иларио зашипел от возмущения, пустой рукой сделал жест, словно перебросил в пальцах метательный нож. Затем лицо багряного брата обрело безмятежность, он глянул на стоящих поодаль слуг и одними губами обрисовал худшее обвинение: – Даже наш настоятель… нет, я промолчу.

– Как занятно! Ты-то свят, и в порт иной раз бегаешь только за свежей рыбкой… Как же, аккурат ночами привозят улов, – лениво поддел Кортэ. – Не рычи, не виноват ведь я, что ветру ведомо слишком многое. Учись великодушию к людским слабостям. Они вроде коричневых пятнышек на винограде: обозначают сладость и спелость. Настоятель святой, он всех нас терпит, порою отдыхая от великих трудов. И ты святой, раз терпишь меня.

Аше соскользнула наземь и восторженно охнула, потянулась к конской шее. Вороной мирно вздохнул, опустил голову, позволил гладить свою холеную шкуру и перебирать густую мелкокудрявую гриву, тоном и завитками так похожую на волосы женщины. Сын ветра занял седло и усадил впереди свое сокровище, с улыбкой выслушивая, какой же он несравненный и замечательный, какой у него дивный конь и как ловко он прогнал «того, человека берега».