Сыновья

— Нет! — Он вырывает свою руку и еще запальчивей повторяет: — Нет! Либо я скажу то, что считаю правильным, либо ничего не скажу.

Руководительница молодежной группы смотрит на него грустными глазами, чуть-чуть улыбается и кладет ему руки на плечи:

— Зачем же сразу вскипать, Вальтер? Ведь с моей стороны это было только предложение… и просьба. Я ничего не собираюсь тебе предписывать. Единственное, чего я хочу, это чтобы наш родительский вечер удался на славу. Именно теперь, когда у всех столько забот и так мало радостных минут. Ну, отправляйтесь кататься. Но будьте осторожны и не слишком долго оставайтесь на воде. Ведь сегодня первый теплый день, вечер будет еще очень прохладный.

Гертруд Бомгарден ушла, а юноша, задумавшись, не трогался с места.

Грета сделала движение, пытаясь снова взять его за руку.

— Пойдем же, Вальтер!

Спокойно, словно произнося окончательный приговор, он сказал:

— И она уже в лагере стариков.

Грета возмущенно возразила:

— Вздор! Она нам только добра желает, Гертруд всей душой с нами.

— Ах, вот как! В таком случае ступай к ней. Беги! Ты ее еще догонишь!

— Но… но мы же хотели с тобой покататься.

— Нет, мне уже не хочется. — И еще запальчивей: — И вообще никого не хочется ни слушать, ни видеть. Ни Гертруд, ни тебя. Ступай к своей сестре! Ступай же!

С этими словами он повернулся к Грете спиной и убежал.

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

Вальтер терзается сознанием, что он совершил несправедливость, большую глупость. С мучительной ясностью он представляет себе, что Грета стоит там же, где он ее оставил, недоумевая, почему он убежал. Все в нем властно требует: «Вернись! Вернись!» Но против воли он несется вперед. «У меня тоже есть самолюбие, — убеждает он себя. — Грета глупа и не понимает меня. Разве Трудель не вела себя как настоящая обывательница? Так могла бы говорить любая из моих теток. А Грета — держит сторону сестры». Но чем больше он разжигал в себе негодование, тем явственнее слышал и другой голос, который с неумолимой настойчивостью нашептывал: «Ты всегда вот так: мгновенно вскипишь — и теряешь все самое лучшее».

У Даммтора он заколебался: подняться ли по Рингштрассе и идти прямо домой или… или пойти через Валентинкамп. Он сворачивает к Валентинкампу. Но снова и снова острее прежнего борются в нем раскаяние и упрямство. Неужели уступить, когда ты прав? Неужели унизиться перед девчонкой? Возможно, что Гертруд уже дома и опять начнет поучать. Нет, Гертруд он сегодня не желает больше видеть, Гертруд — ни за что! Решено. И он прошел мимо сапожной мастерской Вильгельма Бомгардена, даже украдкой не заглянув в окно. При этом он иронически бормотал про себя:

— Не подводить партию! Ах ты боже мой! Видно, это вроде оскорбления величества. Как бы не вышло неприятностей! Только не это! Прежде чем действовать, заручись одобрением постового полицейского. Лишь бы не утратить его расположения! Ну и социалисты! О-ох!

Насмешка облегчила ему душу. Вальтер шел все быстрее и быстрее. Сами собой расправлялись плечи, и он вновь ощущал в себе силу ни с чем не считаться, всему противостоять. Он даже почувствовал какое-то уважение к самому себе.

Но не успел Вальтер дойти до Хольштейнской площади, как его снова обуяла тоска. Угрызения совести не давали ему покоя. Что ему, в сущности, делать дома? Не пойти ли на Векштрассе, в кино? Там идет новая картина с Буффало Биллем. Правда, смотреть такую картину так же непристойно, как читать, скажем, детективные книжонки Ника Картера или лорда Перси Стюарта, но все равно сегодняшнее воскресенье испорчено вконец. А лучше всего поехать бы окружной дорогой на Репербан и там побродить. Лишь бы уйти от всего привычного, приевшегося. Что уж хорошего в нем? Особенно сегодня?

Но вот он скользнул взглядом по своему костюму, и им овладела немая покорность судьбе. С голыми икрами, в апостольских сандалиях, в коротких штанах не очень-то ловко шататься по Репербану. Да и в кино, того и гляди, портье скажет: детям вход воспрещен!

Значит, все-таки домой…

II

А дома — гости. Тетки пришли. Только их и не хватало. В это злополучное воскресенье — одни неприятности. Тетя Цецилия, вертлявая, словоохотливая, и тетя Гермина, толстозадый деспот. С ними дядя Людвиг, молчаливый, бледный и такой тощий, точно он создан из ребра своей дражайшей половины.

Началось с того, что мать встретила Вальтера в дверях:

— Где ты шатался весь день?.

— Хорошо ты меня встречаешь! Я как раз в подходящем настроении.

— Подумайте-ка! У этого господина уже настроения! Какая тебя муха укусила? Ну-ка, улыбнись полюбезнее и иди поздоровайся.

Вальтеру показалось, что мать как-то необычно оживлена.

— Ты, видно, рада гостям, а? Жаль, что отца нет.

— Замолчи, невежа! — зашипела на него Фрида. — Ступай в столовую и веди себя как следует.