Сыновья

Через минуту они уже снова дружно и мирно шагали по берегу озера мимо раскидистых благоухающих акаций.

Ему, однако, не так легко уйти от своих мыслей. Он все думает о Шенгузене, и вдруг вместо лица этого профсоюзного деятеля перед ним всплывает лицо отца. Такое же полное, круглое и усатое, хоть и не такое тупое. И он невольно вспоминает о письме из Нейстрелица, о жалобной просьбе отца раздобыть и прислать ему несколько золотых монет и сигары. Золотые монеты сулят ему отпуск, сигары — более сносное существование. Было бы у него достаточно сигар, пишет он, ему не пришлось бы терпеть унижения и издевки, а возможно, посчастливилось бы даже самому обучать новобранцев… Похоже, что он готов унижать и мучить других, лишь бы самому избавиться от унижений… Вспомнилось Вальтеру и другое письмо, где отец писал, чтобы мать сходила к Шенгузену и спросила, не может ли тот добыть на него броню. А ведь раньше он для Шенгузена доброго слова не находил. Какие, однако, трусы все, и беспринципные вдобавок. Даже отец! Горе с этими стариками — обросли мохом, заплыли жиром, всего боятся.

— Ты опять о чем-то задумался?

— А, пустяки! Что бы ты сказала, Грета, если бы мы часок покатались с тобой по озеру? Там, на лодочной станции, найдутся, наверное, свободные лодки.

— О, это было бы чудесно. А у тебя разве есть деньги?

— На лодку хватит. Вот только с залогом как быть? Что мы могли бы оставить?

— Гляди-ка, вон Гертруд!

V

Гертруд Бомгарден, старшая сестра Греты, была не только бессменной руководительницей нейштадской молодежной группы все десять лет ее существования, но и одной из ее основательниц. Ей не было еще и двадцати пяти лет, но во всем ее облике, несмотря на косы, свернутые улитками на ушах, платье «реформ» и низкие каблуки, было что-то от старой девы. Однако в группе к этому относились снисходительно, Гертруд пользовалась всеобщей любовью — все ценили ее добросердечие.

— Все устроилось, Трудель! — крикнула Грета, идя навстречу сестре. — Получили. И без всякой платы. До чего же просто это оказалось! Верно, Вальтер?

— Вот и хорошо, очень рада! — Гертруд Бомгарден крепко пожала руки друзьям.

— И, знаешь, я набрала на целых пятьдесят очков больше, чем он. На Юнгфернштиге я первая увидела одного чудесного моряка и два раза подергала его за бороду. Жалко, что тебя при этом не было.

— Ты сочиняешь!

— Нет, нет, правда, — подтвердил Вальтер. — Люди кругом немало посмеялись.

— Неужели ты осмелилась? — Лицо старшей сестры выразило растерянность и испуг.

— Что ж такого? Капитан так охотно подставил свою бороду, что я могла ее дергать сколько угодно.

— И тебе не стыдно, Грета? Ты хоть никому не рассказывай. Что о тебе подумают?

— Вот еще! Велика важность! Пусть думают что хотят, меня это мало волнует. А Вальтеру все-таки не нагнать меня!

— Что вы собирались делать? — спросила Гертруд.

— Хотели покататься на лодке, — ответил Вальтер. — Едем с нами. Часок, не больше.

— Нет, нет! Увольте! Я — от воды подальше. Вы уж без меня. Что-то я хотела сказать тебе, Вальтер? Да!.. Значит, родительский вечер состоится? Прекрасно! Ах да, вот что… Я просмотрела конспект твоего доклада. Знаешь ли, мне кажется, что он… что он несколько односторонен. Смотри, как бы не было нареканий.

— Почему?

— Я полагаю… Понимаешь, доклад твой называется «Немецкая песня», не так ли? Но ты показываешь лишь одну сторону немецкой песни, ее антивоенную направленность, отрицание войны в ней. А это ведь необъективно. В немецкой песне, и в народной, и в литературной, представлены две стороны.

Юноша остановился, он внимательно слушал. Лицо его медленно краснело. Он сказал с иронией:

— Уж не предлагаешь ли ты мне агитировать за военную песню? «Гремит призыв, как гром с небес» или «Славься, победой увенчанный»?

— Нет, этого от тебя не требуется, но нужно упомянуть, что есть немецкие песни и такого рода, иначе тема твоя не будет развернута полностью.

— Упомяну, можешь не сомневаться. Ведь именно военной песне я противопоставляю антивоенную.

— Все это очень правильно, Вальтер, но не забудь, что у нас война. Если ты в своем докладе займешь очень уж одностороннюю позицию, это может повлечь за собой неприятности. Надеюсь, ты это понимаешь?

— Нет, — резко возразил он. — Ничего не понимаю. Ты называешь это объективностью, а, по-моему, это трусость!

— Пойми же, что так можно подвести партию.

Гертруд спокойно, по-матерински терпеливо пытается переубедить Вальтера или, по крайней мере, объяснить ему свою точку зрения. Но нет, он не поддается ни уговорам, ни убеждению. Он твердо стоит на своем.

— Еще скажешь, что я могу подвести Шенгузена!

— Конечно, его в особенности!

— Так, так! — Юноша презрительно смеется. Он напряженно думает, борется с собой, словно от содержания его доклада бесконечно многое зависит. Одно мгновенье он колеблется, но нет… он не пойдет ни на какие уступки.

Грета, до сих пор молча слушавшая его разговор с сестрой, берет его за руку и говорит мягко и примирительно:

— Подумай хорошенько, Вальтер, может быть, Трудель все-таки права.