Найя неспешно выправляла трехмерный набросок в альбоме эскизов и краем глаза смотрела на то, как Туа расчесывает свои длинные волосы, как наносит краски на лицо — методично, привычно. Серебряную, широкой кистью — на губы, темно-фиолетовую тонкой кисточкой — на глаза. Найе шли совсем иные цвета: розовый, голубой, кремовый. Ей не нравилось то, что она теперь оказалась приставлена к чужачке, словно надзирательница, но она отлично понимала, зачем это нужно, и не выказывала недовольства. Прабабушка и мать жалели Туа, а Найю раздражала ее запуганность. Но она не могла не признать, что ей нравится смотреть на паурен: прелесть этого лица завораживала. Никакие краски не превратили бы Найю в такой совершенный образец Высшей, словно сошедшей с барельефов храмов сестер-богинь. Найе и хотелось бы найти в Туа хоть один недостаток, но… она считала себя художником, а художник не может не видеть красоту. И Найя смотрела, пока лицо модели под ее пальцами не стало походить на лицо Туа. Тогда Найя резко смахнула голограмму обратно в браслет.
Пока свободна, дочь правителя вольна была развлекаться в рамках дозволенного. Найе нравилось моделировать одежду, нравилось, когда маленький магазинчик на одной из оживленных улиц приносил доход. Деньги радовали ее потому, что являлись комплиментом ее скромному таланту. В магазине никто не знал настоящего имени модельера, и если вещи покупали, то лишь из-за того, что они и правда пришлись кому-то по душе. Возможно, когда-нибудь от этого развлечения ей придется отказаться… Но за все нужно платить. И за рождение в правящей семье и жизнь, недоступную большинству сиуэ — тоже. Найя относилась спокойно к факту, что когда-нибудь придется стать женой тому, кто принесет семье добрый союз, и родить ему детей. Важнее семьи ничего нет, и каждый должен выполнить свой долг с честью. Даро же вел себя так, будто имел особые привилегии, которые теперь посмели попрать. Будто его отдают на алтарь. На деле же девочка-паурен, оказавшаяся среди непонятных ей чужаков, походила на жертву куда больше.
Вылеты наследника в город прекратились сразу после возвращения из Академии, Даро Онья больше не был мальком, чье лицо знает только ближайшее окружение. Поэтому друзья встречались чаще всего на территории владений Онья. После нападения паури отношение к Риэ со стороны правящего дома стало почти семейным, у него даже появилась своя комната в жилом крыле.
Прибытие Туа Майко всколыхнуло еще не успокоившийся после нападения Оимо двор, как волнует воду брошенный камень. Даро теперь и трех дней не мог обходиться без разговоров с другом, Найя недоумевала, как Риэ столь долго может терпеть его нытье. После возвращения из Академии Даро сильно изменился к худшему. Практически любой разговор брата и сестры кончался стычкой, намеками на то, что Найя не видела жизни, сидя за крепкими стенами дворца. Как будто это был ее собственный выбор! Бабушка Шуа твердила, что война всему виной, она повидала немало тех, кто вернулся из боя совершенно другим. И Найя сдерживалась, стараясь не отвечать колкостью на колкость, сводила беседу к безопасным темам, которых становилось все меньше. Но вчера не смогла промолчать.
Найя подошла к парапету, на котором сидел Даро, мрачный, как наползающая с заката туча. Он даже не подал виду, что заметил сестру.
«Ты мог бы решить пару вопросов с подготовкой к помолвке?»
Брат бросил на нее взгляд.
«Чего ты хочешь?»
Найя медленно вздохнула и выпрямилась, успокаивая закипевшее раздражение.
«Прилетают и твои приятели, ты знаешь их лучше меня, помоги мне!» — последний жест получился резким, но воистину, ей хотелось разрубить ладонью этот резной камень.
«Я улетаю завтра к отцу, ты знаешь», — не глядя, отмахнулся Даро.
«Но вернешься через день. Здесь дела на пятнадцать капель!»
Даро закатил глаза и со стоном спрыгнул на пол.
— Оставь меня в покое!
— Не веди себя так, словно проблемы здесь лишь у тебя!
— Какие у тебя проблемы? — резко повернулся к сестре Даро. — Лэру Пайоту неудобно сидеть рядом с лэрнен Райсу? Ткань привезли не в цветок, а в полоску? Или твоя новая подружка тебя не развлекает?!
Найя внутренне задохнулась от возмущения. Она тратила свое время, торча рядом с девчонкой паурен, лишь для того, чтобы избавить Даро от постылого брака, и он прекрасно знал об этом. Но Найя не собиралась ему напоминать и не двинула и бровью. Ледяные, плавные жесты Высшей отлично маскировали эмоции. Злость лишь делала их совершеннее.
«Допустим. Каждому его собственная беда кажется больше, чем чужие! Сейчас тяжело всем, не строй из себя невесть что!»
Даро вскочил, хотел ответить, но сдержался и молча сбежал по лестнице.
Найе было стыдно за эту сцену даже перед гвардейцами.