Та, далекая весна

— Тиха, гражда́не! Тиха! — старался утихомирить шум Бакин. — Мужики, по декрету выходит — на едоков надо раскладывать налог, по земельному наделу, стало быть. Только тут еще заковыка есть. Сказано в законе, что общество может снижать налог старательным, стало быть самостоятельным, крестьянам. Тем, кто, значит, больше хлеба собирает. Есть у нас такие хозяева. Им мы обязаны сделать послабление в налоге. По закону это получается. К примеру, Макей Парамонов, Петр Захаркин, опять же Зайковы, Стоговы. По закону от налога надо их освободить.

Это было настолько неожиданно, что на площади наступила глухая тишина. Эту тишину нарушил Иван. Не положено было ему на сходе голос подавать: и возрастом не вышел, и надела земельного у него нет, но он не выдержал:

— С бедняков налог, а кулаков освободить?

Голос его прозвучал неожиданно громко. И сейчас же по площади прокатился шум. Он нарастал и превращался в тот гвалт, который всегда сопутствовал обсуждению на сходах самых жизненных, волнующих вопросов. Масла в огонь, как видно, плеснул Иван. На селе не было в ходу слово «кулак» — говорили: «самостоятельный», «зажиточный», а сейчас сквозь общий шум слышалось — «кулак», «кулаки», «живоглоты». Видно, прорвалась та ненависть, что подспудно копилась в душе очень многих.

Тихон махал руками, надрываясь, кричал что-то, но голоса его не было слышно. Усиленно жестикулировал и волостной уполномоченный. Наконец шум немного притих, и Птицын смог говорить:

— Товарищи крестьяне! Новый налог даст передышку всем хлеборобам. Это закон, который надо правильно и неукоснительно выполнять. Да, старательных хозяев, выращивающих больше хлеба, надо поощрять. Декрет так говорит. Нельзя старательных крестьян, больше других радеющих о народном благе, называть кулаками. Это бранное слово придумали бездельники, не желающие трудиться, мирские захребетники, завистники. Декрет подписал Ленин. И кто против, тот враг Советской власти.

— Ленин не станет кулаков защищать! — опять вырвалось у Ивана.

— Нет у нас кулаков! Нет! — как-то неестественно взвизгнул уполномоченный. — Есть старательные хлеборобы, труженики. Кулаков перегибщики, продразверстщики выдумали, чтобы обирать крестьянство. Теперь правительство на правильную позицию становится. Мы не дадим разорять самостоятельных хозяев — они опора страны!

— Ты чего, Бойцов, не в свое дело встреваешь? — вдруг прямо к Ивану обратился Тихон Бакин. — Тебя кто на сход кликал? Соплями еще не вышел мужикам указывать! И надела у вас опять же никакого — чего ж ты промеж мужиков лезешь? В продразверстку встрял — смуту в обществе поднял и опять суешься. А ну, проваливай отсюда!

Много голов обернулось к Ивану. Под взглядами людей стало не по себе. Кровь прихлынула к лицу. Надо было что-то ответить Тихону, чем-то сразить его, нужное сейчас слово не находилось. Иван готов был повернуться и уйти… Уйти? Сдаться? Стрельцов ему наказывал не сдаваться, не дрейфить. А Бакину и этому уполномоченному он не верит: перекручивают они что-то по-своему.

Преодолев растерянность и смущение, под пристальными взглядами сельчан Иван сказал:

— Я не уйду, пока декрет не прочитаете, пусть все знают.

— А ты не учи, не учи, а то… — завопил Тихон.

Но его заглушил опять возникший шум:

— Закон читай!

— Правильно!

— Хватит лясы точить! Давай декрет!

Вдруг на крыльцо рядом с Тихоном и уполномоченным вскочил Тимофей Говорок и резким голосом перебил шум:

— Мужики! Иван дело говорит! Что же это получается: прячут от нас декрет. По-ихнему выходит — Макею брюхо наедать, а нам за него налог платить? Он бандитов хлебом снабжает, а против Советской власти, получается, мы!

— Каких бандитов? — вскипел Макей Парамонов. — Ты видал? Докажь!

— Нет, ты, представитель власти, скажи, — не унимался Говорок, напирая на Птицына, — скажи, за кого Советская власть стоит? За мироедов? За Петьку Захаркина? Он с живого и мертвого шкуру дерет, а мы за него налог плати?

На крыльцо вскочил Петр Захаркин. Он схватил Говорка за грудки и сильно встряхнул:

— Кто с тебя шкуру дерет? Враз жизни решу!

Он еще раз тряхнул Говорка и хотел, видно, сбросить его с крыльца, но тот ростом хоть не высок, да ловок и успел со всего размаха врезать Захаркину в ухо, и оба они, сцепившись, покатились с крыльца.

Гвалт поднялся нестерпимый. В воздухе замелькали кулаки. Волостной уполномоченный и Тихон сразу же юркнули в Совет, крепко прихлопнув дверь.

Расходились мужики со схода, кто отплевывая кровь, кто ощупывая синяки, кто потирая бороду, из которой в драке вырвали изрядный клок.

Вопрос о новом налоге так и остался нерешенным. Уходя с площади, Иван в проулке нос к носу столкнулся с Яшкой Захаркиным. Тот словно поджидал Ивана и вынырнул навстречу из-за угла чьей-то бани.

Иван от неожиданности остановился, а Яшка подошел к нему вплотную и насмешливо успокоил:

— Не бойся — бить не буду.

Но Иван уже овладел собой и тоже с насмешкой ответил:

— Чего ж тебя бояться? Это ты со страху у бандитов спрятался. Зачем в село вернулся? Сам-то не боишься?