Та, далекая весна

— А кого бояться? Тебя, что ли? Тебя я бил, а ты ничего не докажешь. Только, видать, мало тебе — опять смуту ведешь. Смотри, Ванька!.. Запомни: продразверстке конец — сила теперь у нас, у самостоятельных хозяев, и воли вам не дадим. Власть к нам повернулась…

— Плевал я на вашу силу! — вспылил Иван. — Не к кулакам власть повернулась, и не даст она вам воли. Понял, гад?

Он шагнул к Яшке со сжатыми кулаками. И хотя Яшка был много старше, повыше его и коренастее, в плечах шире, Иван готов был вцепиться кулачонку в горло: перед ним стоял враг, мирного разговора с которым нельзя вести. И Яшка отступил, струсил, попятился.

— Ладно, ладно, — пробормотал он и скрылся за углом.

И опять заворошились беспокойные мысли:

«Почему кулаки подымают голову? Не может того быть, чтобы новый закон был на руку им. Почему Тихон прячет от мужиков декрет о налоге? Значит, здесь что-то не так. И этот очкастый уполномоченный из волости! Тоже болтает много, а не поймешь, что к чему. Вот если бы Стрельцов приехал — он бы все как надо объяснил. А то вон и Яшка барином ходит…»

Вечером забежал Колька Говорков, как всегда с новостями.

— У Захаркиных гуляют — аж дым столбом.

— В честь чего? — нехотя спросил Иван.

Мало его сейчас занимало такое событие, как пьянка у Захаркиных. Хлеба у них хватает — продотряд не все забрал, — вот и гонят самогон. Может, празднуют Яшкино возвращение из банды? Ну, и черт с ним!

Но то, что Колька сообщил дальше, заставило задуматься.

— Волостного уполномоченного Птицына обхаживают. Он, несчастный, видать, против захаркинского первача слаб: в окно высунулся — наизнанку его выворачивает, аж очки потерял, а Марфа воду ему на голову из ковша поливает. Облегчение, значит, делает.

— И Птицын с ними!

— А то! Весь шум из-за него. Тихон Бакин тоже там. На крыльцо выполз, сидит, за голову держится. Видать, тоже здорово хватил. А ты знаешь что? — Колька таинственно понизил голос до шепота.

— Что?

— Яшка появился. Не прячется — открыто сидит, на гармошке наяривает.

— Удивил! — усмехнулся Иван. — Повстречался я сегодня с ним.

— Да ну?

— Поговорили миром, — опять невесело усмехнулся Иван.

— Ваня, что ж это получается? А? — как-то растерянно спросил Колька.

Что Иван мог ответить, когда сам многого не понимал?

Никогда еще Крутогорка не жила так напряженно, как в эти весенние дни 1921 года. День ото дня разгорались страсти. Незримой доселе была трещина, что пролегала по селу между кулацкими пятистенками под железом и бедняцкими хатами, соломой крытыми. Прятала от глаз ту трещину от дедов идущая, показная почтительность к тому, кто богаче, и сознание зависимости от него. Теперь не то: наружу выплеснулась извечная вражда. Заколебались дедовские устои…

Утром опять прибежал Колька:

— Ванька, айда скорее! У Совета список вывесили, кому сколько налога.

У стены сельсовета, перед наклеенными листками, уже сгрудилась большая толпа. Из общего шума выделялся тонкий голос Колькиного отца:

— Чего ж это получается? Мне подай двадцать пудов на пять душ, а Макей со своей Марфой на две души — пятнадцать пудов. Он, к примеру, соберет полтысячи пудов, а мне едва сорок отойдет. Я, выходит, половину внеси, а Макей каплей отделается! Да провались он, живоглот треклятый!

Слова Говоркова покрыл возросший гул голосов. Ледащий мужичонка Нефед Лихов пронзительно закричал, наскакивая на Говорка:

— Работать надо! Самому землю обихаживать, а не в чужие руки отдавать! Теперь самостоятельному мужику послабление.

— Какой же ты, к черту, самостоятельный? — взвился Говорок. — Всю жизнь кулакам в рот заглядываешь и сейчас за них глотку дерешь!

Вдруг на крыльцо взобрался чуть не столетний дед Крутила с длинной седой бородой и подслеповато моргающими глазами.

— Мужики! — задребезжал он старческим тенорком, и все притихли из уважения к старости. — Миром надо, мужики. Николи в нашем селе такого разброду не бывало и сейчас не пошто свару сва́рить. Всяка власть — она, значит, от бога. Стала, неча и шуметь по-пустому. Всю жизнь мужик налог платил — так уж от бога положено…

— Да кто ж против налогу, дед! — не выдержав, перебил его Говорок. — А только власть по-справедливому должна делать.

— Ты чего ж, Говорок, против власти? — невесть откуда появился Тихон Бакин. — Сельский Совет налог по едокам установил, по наделу, значит, как в декрете сказано. Получил землю — плати за нее. Твое дело: сам будешь обрабатывать или сдашь кому…

— А на чем мне ее пахать? — не сдавался Говорок.

— Кошку в соху впряги! — выкрикнул Нефед Лихов под хохот собравшихся.

— Смешки строите? — обозлился Говорок. — Смешкам этим Макей да Захаркины рады. Какая это власть, ежели она кулацкую руку держит!

— За такие слова в Чеку враз угодишь, — так веско сказал Тихон, что вся площадь притихла.

Иван прямо-таки не узнавал Тихона. Куда девались его осторожность, желание услужить каждому, ни с кем не поссориться? Теперь он словно почувствовал твердую землю под ногами и гнул свою линию в открытую, брал на испуг.

Но не так-то легко сбить Говорка, не ему за словом в карман лезть.