Та, далекая весна

Очнулся от контузии уже в плену. Их, человек пятьдесят пленных, загнали в какой-то сарай. Утром построили в одну шеренгу. Молодой офицерик долго кричал, требуя выдачи большевиков и комиссаров. Строй стоял молча. Тогда офицерик прошелся вдоль строя, отсчитывая стеком десятого. Михаил оказался восьмым в четвертой десятке. Десятых здесь же, перед строем, расстреляли. Опять офицерик орал, требуя выдачи, и опять строй молчал. Офицер стал отсчитывать каждого пятого. Стек ткнулся в грудь Михаила, и под наведенными винтовками он сделал три шага вперед. Сейчас их расстреляют. Но из строя вышел пожилой красноармеец и спокойно сказал: «Я коммунист, и больше коммунистов здесь нет». Ему скрутили руки, бросили в повозку и куда-то увезли. Михаила втолкнули в строй и погнали всех по горячей, выжженной степи в сторону Армавира..

Иван слушал брата с широко открытыми глазами, забыв о завтраке. Вот она какая, настоящая война, вот где можно и надо стать героем! Он видел перед собой жестокий бой, разрывы гранат; видел и того пожилого бойца, что пожертвовал собой ради спасения других.

Увлеченный рассказом, Иван не взглянул на мать. А она сидела бледная, плотно зажмурив глаза. Она тоже видела перед собой этот бой, где погибали люди. Этот бессмысленный расстрел. Перед ней вставали матери тех, кто остался навсегда лежать в выжженной солнцем и взрывами степи; она представила своего сына, шагнувшего из строя вперед, под дула винтовок.

Рассказ прервал приход гостя. Через порог шагнул высокий, очень худой человек в потрепанной красноармейской форме. Левый пустой рукав его гимнастерки заправлен под солдатский ремень, на нем, как и у Михаила, кобура с наганом.

— Здравствуйте, — приветствовал он немного глухим, негромким голосом.

— А, Саня! — вскочил из-за стола Михаил. — Хорошо, что зашел. Не узнали? Это ж Саня Сергунов. Мы с ним вместе от Москвы добирались.

Санька Сергунов! Безотцовщина, бездомовник — так его звали на селе. Дом-то у него был: вросшая в землю избушка с двумя подслеповатыми окошками. Только он в ней не жил. Отец, мать и двое братишек Сергунова один за одним поумирали от тифа. Санька остался круглым сиротой, и Макей Парамонов взял паренька будто бы из жалости, а сам тянул из него жилы, заставляя зимой и летом батрачить на себя.

Сразу после революции Сергунов, спасаясь от кулацкой кабалы, ушел добровольцем в Красную Армию.

Изменился он до неузнаваемости. Это уже не забитый заморыш батрачонок, которым Макей помыкал как хотел. Сергунов с первого взгляда производил впечатление серьезного, даже сурового человека. Белесые брови у него сдвинулись ближе к переносью, а серые глаза смотрели внимательно и требовательно, как будто спрашивали: «А что ты за человек есть?» И сам он стал выше, распрямился, раздался в плечах, а вот левой руки нет — пустой рукав заправлен за туго подтянутый ремень.

Сергунов снял буденовку, пригладил прямые русые волосы, сел к столу. Он очень внимательно и испытующе посмотрел на Ивана и вдруг улыбнулся широко и просто, отчего лицо его сразу подобрело и словно бы помолодело.

— Большой вырос. Как же это тебя парни под лед-то спустили?

— Как — под лед? Зачем? — удивился Михаил.

Слушая брата, Иван про себя ничего не рассказал. Да и о чем говорить? Брат был на настоящей войне, сражался, стрелял из пулемета. А здесь что? Продразверстка; бандиты подожгли сарай; Яшка Захаркин стукнул его по голове и толкнул в прорубь.

Пришлось рассказать о продотряде, о Стрельцове, о Яшке Захаркине. Слушали Ивана внимательно, с серьезными лицами.

— А когда декрет о продналоге вышел, Тихон Бакин его спрятал от людей: думал, так обойдется, — закончил Иван, — а мы с Колькой Говорковым в город пошли, за декретом. С самим Полозовым говорили. Он обещал к нам опять Стрельцова прислать.

— Слышал, слышал о вашем походе. Молодцы ребята, настойчивые, — похвалил Сергунов и, обведя всех глазами, вдруг сказал: — А знаете, товарищи дорогие, ведь революции-то здесь еще не было. Делать революцию надо…

Так появился в Крутогорке первый коммунист — Саня Сергунов. Многое вместе с ним пережил Иван, пока не погиб Саня от рук кулаков…

Через два дня Михаил уезжал. Перед отъездом он вынул из кармана маленький, блестящий никелем револьвер и протянул его Ивану:

— Возьми. Пригодится.

Иван не верил глазам. От счастья сердце застучало быстро-быстро. Настоящий револьвер. Не кто-нибудь, а брат Михаил протянул ему боевое оружие. Михаил, который был для него примером честности и бесстрашия, этим подарком признал его равным себе бойцом революции. Кроме того… кроме того, Иван был еще всего только мальчишкой, а какого мальчишку не приведет в трепет такой подарок.

Но Мария Федоровна по-иному отнеслась к этому — в ней опять заговорила мать, боящаяся за сына.

— Миша, зачем ты? — Она даже попыталась перехватить револьвер, но Иван уже намертво вцепился в него. — Зачем ты! — повторила она. — И без того едва жив остался.