Та, далекая весна

— Тятька с фронта две гранаты-лимонки привез — рыбу глушить, — сказал Семен.

— В окно им гранату — всех в клочья! — воодушевился Колька.

— Дурак! А Стрельцов там, — оборвал его Иван.

Говорили торопливым, беспокойным шепотом, старались найти выход. У Ивана билась в голове одна мысль: надо, во что бы то ни стало надо спасти Стрельцова. Наверное, будь Иван один, он, не задумываясь, бросился бы на выручку, но друзья сдерживали и заставляли думать.

Колька сказал — напугать… Поднять панику… А что, если попробовать? Ведь все равно другого выхода нет. Да, только так, теперь Ивану это ясно.

— Панику будем поднимать. Семен, сумеешь с гранатой справиться?

— А чего ж: чеку выдернуть, стукнуть по шпенечку — и бросай. А зачем?

— Из-за церковной ограды швырнешь одну на площадь. Федя, братово ружье заряжено?

— Да.

— Как Семен гранату бросит, пали из обоих стволов.

— Куда?

— Вверх. Степан, пробирайся к церкви и после взрыва лупи что есть силы в набатный колокол. Главное, чтобы шуму было больше. А у тебя, Колька, голос звонче всех — как шум подымется, ори: «Чекисты! Сматывайтесь!» Понятно?

— Понятно, — послышались приглушенные голоса.

— Главное, ребята, чтобы шуму больше. Я за Советом стану наблюдать. Если что, буду стрелять. Пошли…

Федя, Семен, Степан исчезли в темноте.

— А Петяй где? — вспомнил Иван.

— Петяй! — чуть повысив голос, окликнул Колька и, прислушавшись, зло бросил: — Удрал! Ну и черт с ним!

Летняя ночь была на исходе. На востоке жарко разгорелась алая полоса зари. Но на земле меж построек, плетней и кустов еще лежала непроглядная тьма.

Ивана била лихорадка. Могло показаться, что стоит не теплая, летняя ночь, а крепкий заморозок. Нет, это был не страх: за себя Иван не боялся, хотя бы уже потому, что его надежно скрывали высокий плетень и темнота за ним. Это было никогда ранее не испытанное им волнение. Сейчас он должен вступить в схватку с бандитами, может быть, стрелять в людей.

И все-таки взрыв грохнул совсем неожиданно. Пламя сверкнуло на противоположной стороне площади, дрогнул воздух, ударил в уши, шарахнулись лошади; одна, звонко заржав, оторвалась и метнулась в темноту. Вслед за взрывом где-то совсем недалеко послышалось два выстрела, потом еще два.

Из сельсовета, толкаясь в дверном проеме, выскочило несколько человек.

— Кричи! — толкнул Кольку в бок Иван, а сам крепче сжал ручку пистолета.

— Чекисты! Чекисты в селе! — так оглушительно завопил Колька, что у Ивана даже в ухе зазвенело. И сейчас же он услышал другой звон: надрываясь и захлебываясь, забил набатный колокол.

По всему селу поднялся разноголосый собачий лай.

В дверях Совета показался приземистый человек. В предрассветных сумерках Иван не мог рассмотреть его лица, а Колька шепнул:

— Русайкин!

Русайкин, задержавшись на момент в дверях, крикнул кому-то:

— В телегу его. Быстро! — и побежал к возбужденно приплясывающей лошади.

Из Совета выскочили двое, волоча связанного Стрельцова. Торопясь, они с размаху бросили его в телегу.

«Увезут!» — мелькнуло у Ивана.

Забыв обо всем, он выскочил из-за плетня и дважды выстрелил в бандитов. И сейчас же на площади мелькнуло пламя и раскатился взрыв еще одной гранаты.

Вовремя!

Такого уговора не было, но Семен в самое время метнул вторую гранату.

Ивана толкнула в грудь волна горячего воздуха, где-то просвистели осколки.

Лошади, впряженные в телегу, рванулись в сторону, затрещало дышло, телега опрокинулась.

Конь, на которого в этот момент садился Русайкин, вскинул задом, метнулся. Бандит не удержался и полетел на землю, но повода не выпустил из рук и быстро вскочил на ноги. Видно, в панике он забыл о стременах и, подпрыгнув, плюхнулся животом на седло так, как забираются на лошадиную спину мальчишки, отправляясь в ночное. Лошадь затанцевала на месте, не давая Русайкину усесться как следует.

Подчиняясь какому-то еще никогда не испытанному азарту боя, Иван выпустил оставшиеся пули в сторону Русайкина. Он не подумал о том, что его «бульдог» на таком расстоянии не может принести никакого вреда, но азарт боя требовал от него действия, стрелял не дамский пистолетик, а его, Иванова, жгучая ненависть. И, видно, одна из пуль долетела до цели; лошадь Русайкина дико взвизгнула, взлягнула и пустилась карьером, унося перевесившегося через седло, нелепо болтающего ногами Русайкина.

А те, что вынесли Стрельцова, бросив запутавшихся в постромках лошадей, кинулись бегом вслед за ускакавшими бандитами и своим атаманом…

Скатившийся из опрокинутой телеги Стрельцов лежал вниз лицом. Он был опутан вожжами. Крепко стянутые руки посинели.

Иван, срывая ногти, пытался развязать узлы. Но они не поддавались.

— Подожди, ножом надо, — услышал он около себя голос Семена.

Иван и не заметил, что Семен, Колька, Степан, Федя — все друзья по первому боевому крещению, здесь, рядом с ним.

Семен ножом быстро перерезал веревки и перевернул Стрельцова на спину. Глаза его плотно зажмурены, черные брови сошлись у переносья и в болевой гримасе поднялись вверх, изо рта сочилась струйка крови; кровь текла из большой ссадины на лбу, смочив спутанные волосы и перепачкав все лицо.