Та единственная (СИ)

У неё покраснели щёки — а может, ему просто показалось.

— Вы Валю-то хоть пригласили?

— Валю! Мне будет не отвертеться даже от Султанова, а ты ставишь под сомнение Валю.

— Я про Крапивинск.

— А… Я хотела, — задумчиво и виновато произнесла Рогозина. — Очень хотела, чтобы она приехала. И мне было бы проще… И тебе компания…

Она помолчала, а потом едко, быстро, с глубоко затаённой нежностью добавила:

— У Валентины Владимировны слишком много дел. Она обязательно будет на церемонии в Москве, но в Крапивинске мы с тобой и с товарищем майором будем втроём. Да ты не переживай, — она с улыбкой взъерошила ему волосы, потянулась и глянула на часы. — У нас будет, чем заняться… Так что если хочешь, ляг ещё, поспи.

— Никогда у меня не выходило наспаться впрок, — вздохнул Тихонов.

— Да что ты нос повесил?

— Зато вы, наоборот, такая весёлая, что прямо не узнаю!

На этот раз вздохнула Рогозина.

— Когда-нибудь, — склонив голову, щурясь и глядя ему в глаза, сказала она, — когда ты соберёшься жениться… Я тебе это припомню.

— Не уверен.

— Думаешь, забуду?

— Не уверен, что соберусь жениться.

— Это ещё почему?

— Та единственная, на ком я мог бы жениться, выходит за другого, — резко произнёс он и встал. — Извините. Хочу проветриться.

Не зная, как будет смотреть ей в глаза, когда вернётся, Тихонов выскочил в тамбур, прижался лбом к продрагивавшей, холодной и влажной от конденсата стене. Перед глазами, в щёлке сочленения вагонов, стремительно проносились рельсы, галька и сор. Его потряхивало. Хотелось закрыть глаза и оказаться далеко-далеко отсюда, в своей квартире в Москве, а лучше — в лаборатории, до всего этого. Когда ещё можно было притворяться, что всё может быть. Когда можно было засыпать с мыслью о ней, и это сладко травило душу, но ещё не жгло, не взрезало пылающим ножом, несколько дней назад впаянным под сердце.

========== Это — легенда ==========

Крапивинск встретил золотой осенью — как будто из пасмурной стылой столицы шагнули в ярко раскрашенный сад, пахнущий алычой, петуньями и сладковатыми, подгнившими боками яблок.

Поезд замедлял ход. Тихонов, стоя в тамбуре, ёжась, вбирал в себя непривычный холодный воздух; после спёртой духоты вагона он казался нектаром. Да и вообще — это была свобода. В вагоне ему некуда было убежать; здесь он мог бежать куда угодно. Мог. Мог бы — если бы не был должен ещё кое-что сделать, ещё кое-что ей сказать.

— Николай Петрович, — усмехнулась Рогозина, кивая на фигуру далеко на перроне. — Ждёт.

— Ещё бы не ждал, — буркнул Иван, поудобней перехватывая её дорожную сумку. Не слушая её ворчания, он навалил все сумки на себя. Сама полковник была налегке, в светлом плаще до колена, с распущенным волосами, посвежевшая, отоспавшаяся в поезде — у него перехватывало дыхание, когда он раз за разом случайно взглядывал на её лицо; скручивало внутри, и дрожали руки.

— Мёрзнешь?

— Неа.

— Какие планы на день?

«Да какой там день?» — фыркнул про себя Тихонов. Солнце уже заходило за горизонт, золотя шпили антенн на домах за зданием вокзала. По чёрным стёклам гуляли алые отблески, и ветер дул уже совсем вечерний — ласковый, но с терпким холодком, предвещавшим тихую холодную ночь.

Фигура на перроне приближалась. Поезд шумно тормозил, гравий шуршал под ногами спешащих к вагонам пассажиров. Проводница с грохотом откинула лестницу, и быстрый, с горьковатым запахом порыв ветра откинул волосы на лоб. Иван сунул телефон в карман клетчатой рубашки и сжал ремень сумки до того, что коротко стриженные ногти врезались в ладонь. Щурясь, всмотрелся в лицо шагающего к ним майора. Тоже лёгкий плащ, начищенные ботинки, свежая модная стрижка, да и сам Николай Петрович, как и Рогозина, — посвежевший и отдохнувший. В кои-то веки только один Тихонов в этой троице выглядел загнанным и осунувшимся.

Иван быстро глянул на своё отражение в хромированных поручнях — ничего не разберёшь; голова как груша, покрасневшие глаза, расплющенный нос…

— Вань? — окликнула его Рогозина. — Не зевай. Приехали.

Круглов, улыбаясь и щурясь от бившего в глаза закатного солнца, уже протягивал руки за чемоданом. Тихонов, сглотнув вязкий, едкий комок в горле, спустил со ступеней сумки и начал спускаться сам. Кед уже завис на блестящей металлической ступенью, когда рука полковника крепко сжала его плечо.

— Это будут сложные дни, — выдохнул он неожиданного для самого себя. Она разобрала. Шепнула в ответ:

— Мы же ФЭС. Мы справимся.

Он кивнул и спрыгнул на платформу.

— Привет, Ванька!

— Здрасьте, Николай Петрович.

Майор отодвинул чемодан, Тихонов скинул на асфальт сумку, и оба синхронно повернулись к поезду. Николай Петрович успел первым — протянул руку полковнику, чтобы помочь сойти. Рогозина быстро улыбнулась; мгновение во взгляде читалась растерянность, но это было только мгновение, чуть заметная заминка, после которой она потянулась и поцеловала его в щёку.

У Тихонова свело скулы, он отвернулся, как мантру, одними губами повторяя: это — легенда. Это легенда. Э-то-ле-ген-да.