Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

— А ты объяснишь ей, что девушек было две и одну из них мы прятали… К тому же мы нашли необыкновенно оригинальный способ, чтобы сообщить об этом полиции, ты не находишь? А что, если у полиции возникнут те же соображения, что и у Владимира? Если полиция заподозрит всех нас?

— Но это же смешно!

— Смешно. Но вполне возможно. Пойми раз и навсегда: одну из девушек мы прятали, этого достаточно, чтобы мы уже были на подозрении.

— Хорошо, предположим.

Дутр, нахмурившись, кусал мизинец.

— А публика? — продолжала Одетта. — Ты подумал о публике? О прессе?.. После такого скандала нас уже ничто не спасет. Нам не простят.

— Но в любом случае, номер…

— Номер — мое дело. Вывернемся. А вот если заварится каша…

— Но мы, по крайней мере, не зароем ее в яму как собаку?

— Знаешь, зарыть в землю лучше, чем сжечь в гробу.

— И все-таки! Хотя бы ради Греты…

— Грета умнее тебя, мой милый.

— Однако у тебя и самообладание!

— А у тебя — неразумие!

Одетта взглянула на часы.

— Двадцать минут третьего! Сейчас безопасно. Останься здесь, с нею. Мы с Владимиром справимся. Я вас позову, когда мы все приготовим.

Дутр посторонился, пропуская ее.

— Ты в самом деле согласен? — спросила она. — Не будешь меня потом упрекать?

— Но мы еще поговорим.

— Сколько угодно.

Она вышла, оставив после себя запах табака и одеколона. Дутр присел на корточки возле Греты и невольно повернул голову к двери, словно ожидая, что сейчас послышатся знакомые шаги той, другой… Нет, все-таки время постоянной настороженности, оглядок, тревог, притворства кончилось.

— Грета… я в отчаянии… Я любил ее… не так, как вас. Но любил… Я не знаю, как вам объяснить…

Она гладила его руку. И даже не пыталась понять.

— Я во всем виноват, Грета… Из-за меня она умерла. Если б я мог забыть!..

Он схватился за голову и уже больше не двигался, впав в полуобморочное состояние, похожее на сон. Одетта легонько встряхнула его.

— Все готово. Идем быстрее.

Он вышел и увидел самую прекрасную ночь — ночь, какой не увидеть больше никогда в жизни. Владимир ждал их возле фургона. На руках у него покоилось завернутое в простыни тело Хильды, завернутое так старательно и аккуратно, что оно казалось большим белым свертком и в нем не было ничего мрачного и пугающего. Одетта взяла заступ и лопату. Дутр поддерживал Грету, которая, механически переставляя ноги, позволяла себя вести, словно была слепой. Они шли друг за другом под мохнатыми соснами, облитые необыкновенным, сказочным лунным светом. Вот и лужайка, и прямо над головой у них засверкали крупные гроздья, букеты звезд, тоже пахнущие смолой и полевыми цветами. И опять тени мохнатых сосен, сотни причудливых рисунков ложатся на спину Владимира, оплетают Одетту, закрывают сеткой бледное лицо Греты. Тропинка свернула, справа от долины белела молочная пена горных вершин, а в ее мглистой глубине, похожей на душистую ночь, потихоньку лепетал ручей — бегучая живая вода. Дутру казалось, что он идет на волшебное свидание. Освободившись от самого себя, он освободился и от усталости. Он все крепче обнимал Грету, прижимая ее к себе все теснее, — в эту ночь она принадлежала ему, принадлежала так, как никогда больше не будет принадлежать. Но не оставляло его и чувство боли; болела не плоть, изнемогал разум. С ним случилось что-то странное, он словно бы потерял память, упала пелена и спрятала от него прошлое, спрятала все, что с ним происходило, и даже причину их необычайного бдения. Он был телесно счастлив, впивая всеми своими порами сладкий яд сладострастия. И вместе с тем влажные всхлипы ручейка будили в нем желание плакать.

— Дальше идти? — спросил Владимир.

— Как можно дальше, — отозвалась Одетта.

Они вошли в густой подлесок, луна пригоршнями рассыпала по кустам серебряные монетки. Владимир остановился передохнуть. Одетта поковыряла носком землю и покачала головой:

— Ниже копать будет легче.

Сквозь ветки они видели дремлющие в ручье камни и мерцающую звездами воду. Лес манил светлыми ночными пещерами и извилистыми тропками, занавешенными, словно пеленами тумана, меркнущим лунным светом.

— Здесь! — сказала Одетта.

Они остановились на берегу ручья, и Одетта сама выбрала место и сама, словно рачительный садовник, наметила лопатой очертания могилы. Владимир молча принялся копать. Дутр хотел помочь ему и копать тоже.

— Оставь, — сказала Одетта. — Все равно не умеешь.

Лопата, поблескивая, вгрызалась в жирную землю, но никакой жестокости в этом не было. Свежевырытая земля терпко пахла скипидаром и вереском. Одетта присела на большой камень. Дутр, обнимая Грету за плечи, терпеливо ждал конца церемонии. Он уже спокойно смотрел на лежащий на траве сверток. «Мы путешественники, мы разбиваем лагерь», — думал он. Он придумал игру и отгонял ею все серьезные мысли. Владимир мало-помалу уходил в яму все глубже, шире размахивался и отбрасывал полные лопаты земли, перемешанной с камнями. Луна спряталась за склоном, но вода ручья освещала зеленоватым отраженным светом их фигуры.

— Можно, — сказал Владимир, вылезая из ямы. Он дышал ртом, выдыхая каждый раз облачко пара.

— Положи ее плашмя, — шепнула Одетта.