Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

Хильда пошла к фургону с реквизитом. Дутр, верно, всю свою жизнь будет помнить эту минуту. Фургон стоял параллельно шоссе. Им он виднелся повернутым в три четверти, облитый той же голубоватой глазурью, что и деревья. Девушка толкнула дверь. Дверь открылась, скрипнула, и в голубоватых потемках внутри фургона стало видно все, что в нем стояло.

— Поразительно, — сказала Одетта. — Видно как днем.

Владимир прикатил запасное колесо и наклонился над разложенными инструментами. Грета, напевая, мыла посуду. Промчалась машина в сторону Экса, и свет ее фар осветил Хильду, которая искала в фургоне столик.

— Налей еще по капле малинового, — предложила Одетта. — Уф! Кажется, наконец стало можно дышать.

Она смаковала душистое питье маленькими глоточками. На пальце у нее вспыхивало кольцо, отблески мерцали в стакане. Дутр не отрывал глаз от фургона с воздушной, переливающейся надписью «Семейство Альберто».

— Никак не найдет, — сказал он. — Я, пожалуй, схожу сам.

— Боишься, как бы кралечку не украли, — пошутила Одетта. — Не волнуйся, дверь одна, мы сразу ее увидим.

Дутр закурил, чтобы не отвечать, и искоса недоверчиво взглянул на Одетту. Впервые после отъезда из Парижа она пыталась быть любезной. В фургоне упало что-то тяжелое.

— Нет чтобы протянуть руку и зажечь ночник, — сказала Одетта. — Ну и недотепа!

Опять упало что-то тяжелое, и следом раздался приглушенный вскрик.

— Ну скоро ты? — крикнула Одетта Хильде.

— Не сомневаюсь, что лампочка перегорела, — заметил Дутр.

Он встал и аккуратно расправил свои габардиновые брюки — там, где они помялись. Одетта взяла его за руку.

— Пусть сама разбирается. Если уж она не способна столик вынести… Там их по меньшей мере три.

Дутр слушал, что делается в фургоне. Одетта сердито оттолкнула его руку.

— Беги! Беги!.. Тебя так и распирает. Подходящая минутка, можно прижать ее в темном уголке. Дурень, вот дурень!

Дутр прихватил электрический фонарик, который лежал в «бьюике» в отделении для перчаток, и не спеша направился к фургону. Одетта прикрыла глаза и, опустив руку, поставила свой стакан на усыпанную хвоей землю возле кресла. Изящный силуэт Пьера, небрежная походка, беззаботное помахивание руками — Одетта отметила все. «Он чувствует, что я на него смотрю. Он знает, что сводит меня с ума!» Тишина стояла такая, что Одетта слышала, как Пьер прошептал:

— Хильда! Где вы?..

Фонарик нарисовал на ступеньках фургона круг немногим ярче лунного света.

— Хильда!

Пьер поднялся на одну ступеньку, потом на вторую и застыл, направив фонарь на пол. Одетта встала. Грета еще мыла тарелки. Владимир заворачивал болты, лампочка ярко освещала его обнаженные по локоть руки с набухшими, ветвящимися как корни венами. Пьер переступил через последнюю ступеньку и опустился на колени. Одетта сделала шаг, другой и вдруг, словно ее подтолкнули в спину, бросилась к нему.

Дутр слегка повернул к ней голову.

— Она покончила с собой, — сказал он. — Веревка…

Одетта остановилась внизу у лестницы. Как раз на уровне ее глаз темнело распростертое на полу тело. Дутр посветил фонариком, и стало видно веревку: она обвилась вокруг шеи Хильды, словно змея. Светлые волосы разлетелись легкой пеной.

— Пьер! — тихо позвала Одетта.

Дутр, взявшись рукой за дверной косяк, поднялся, вошел в фургон и наклонился над Хильдой. Луч фонарика высветил среди причудливых теней его узкое лицо. Пьер выпрямился и провел по глазам ладонью.

— Почему? — спросил он.

— Бедный мой мальчик!

Лицо Дутра стало таким страшным, что Одетта невольно отступила назад, а Дутр, тяжело спустившись по ступенькам, сел и понурил голову.

— А меня, знаешь, это не удивляет, — сказала Одетта.

Дутр резко отстранил ее.

— Пойди позови Владимира. Только не беги. Не пугай Грету. Мы еще успеем ей сказать…

Голубой свет, теплый ласковый воздух и женское тело, которое, вытянувшись, лежит позади него… Когда же кончится нескончаемый сон? Когда наступит утро?

Одетта неторопливо шла по поляне. Она тронула Владимира за плечо, и он вздрогнул от неожиданности.

— Хильда покончила с собой, — сказала она, — покончила… Понимаешь?

Но он, казалось, не понимал. Одетта уточнила:

— Задушила себя… веревкой.

После этих слов Владимир поднялся.

— Когда?

— Мы нашли ее только что.

Владимир, нахмурив брови, старался понять услышанное. Задушила… Да, да, он понимает. Он столько перевидал расстрелянных, повешенных, покончивших с собой… Каблуком он прижал колпак к колесу и вытер о траву руки.

— Ну иди же!

Но Владимир все думал о чем-то, что-то его смущало, и он пытался найти слова и высказать свое сомнение.

— Слишком погода хорошая для смерти, — сказал он и погасил лампу.

Он шел за Одеттой, и она слышала, как он бормочет сквозь зубы:

— Не доверяет… не доверяет…

Дутр ждал их сидя на нижней ступеньке лестницы. Он молча протянул Владимиру свой фонарик. Владимир зажег его и долго-долго смотрел на мертвую. Опухшее лицо, вывалившийся язык, выкаченные глаза — да, знакомая картина. Так оно всегда и бывает. Он легонько надавил на веки и закрыл глаза.

— Веревка, — подсказала Одетта.

Он ослабил веревку и освободил нежную шею с багрово-черным рубцом.