Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

Они замолчали, чувствуя оба нестерпимую горечь и не желая ее показать. Одетта сняла очки, потерла пальцами веки и взглянула на Пьера большими близорукими глазами.

— А если б их не было с нами… по какой-нибудь другой причине…

— Я покончил бы с собой.

Одетта рассмеялась громко и свирепо.

— Он покончил бы с собой! Да вы только послушайте его! Право, ты чудак, милый Пьер! Думаешь, так просто взять и убить себя? Поверь мне, сперва убивают других. Других убивать легче. Да и вообще никто никого не убивает, потому что любовь… твоя любовь… в общем, ты любишь себя. Ты занят только собой… И хочешь выжить во что бы то ни стало!

При каждом слове Дутр прикрывал глаза, словно получал пощечину. Он сделал шаг назад. Одетта притянула его к себе за рубашку.

— А я? Ты обо мне подумал? Говори! Ты думаешь, я тебя брошу? Любовь, мужики — этим я сыта по горло! Встретились, разошлись, отчаялись, обезумели… Все это игры, сам убедишься. Но вот у меня появился сын…

Голос Одетты задрожал, и глаза от слез засверкали нестерпимым блеском. Она обняла Пьера, крепко сцепив пальцы у него на затылке.

— Я не знала, что значит сын, — сказала она низким голосом. — Я забыла, какой ты у меня, милый Пьер… Прости! Но теперь… ты даже себе не представляешь. Нет, я вовсе не хочу тебе мешать. Но я не хочу, чтобы ты стал жертвой первой шлюшки, попавшейся на твоем пути.

Дутр разомкнул ее пальцы и высвободился. Одетта не противилась, глядя на него с улыбкой.

— Ты сильный, — прошептала она. — И ты меня ненавидишь, потому что я ничуть не слабее тебя.

— Сестрички будут моими, — сказал Дутр.

— Обе?

— Обе.

— Нет, мой милый. Не рассчитывай. Я не хочу, чтобы ты сошел с ума.

Дутр взял шляпу с дивана и направился к двери.

— Погоди секунду, — бросила вслед Одетта.

Она закурила и пристально посмотрела на сына.

— Не забудь, что ты у меня служишь. Я решила поставить новый номер. Ты можешь согласиться. Можешь и отказаться.

— А если я откажусь?

— Будешь искать контракт где-нибудь еще. Но могу тебя заверить, что твои подружки вряд ли меня оставят… Они не дуры. И любят, чтобы у них в кормушке было сенцо.

Дутр машинально провел рукой по фетровым полям своей шляпы, как проводил по ним когда-то профессор Альберто. Постоял, потом швырнул шляпу на постель.

— Тебе повезло, — сказал он, — что я пока еще беден. Объясни, в чем дело. Только скорее.

Дутру предстояло изображать ясновидящего. Он завязывает себе глаза плотной черной повязкой. Тут никаких фокусов, каждый может пощупать повязку, примерить ее и убедиться, что сквозь нее ничего не видно. А Дутру нужно будет выучить фраз шестьдесят и список предметов, которые соответствуют каждой из них, начиная со связки ключей и кончая паспортом. Дутр написал этот список под диктовку Одетты.

— Даю десять дней на то, чтобы их выучить.

— Почему десять? Разве публике надоел наш спектакль?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

— Я подписала контракт с мюзик-холлом в Ницце.

— Мы что же, уезжаем?

— Разумеется.

— Но можно и там показывать ту же программу… Чего ты добиваешься?

Но Одетта была не из тех, кому задают вопросы. Дутр начал работать. Прогулки вдвоем по Парижу прекратились. Только этого добивалась Одетта или она задумала некий план, чтобы отдалить его от сестричек? Но в таком случае она просчиталась. Дутр зубрил фразы для номера, Дутр зубрил немецкий и неусыпно наблюдал за приходами и уходами каждой из сестричек, как пленник, задумавший побег. Одетта к пяти часам непременно уходила в мюзик-холл улаживать организационные вопросы. Обычно она дожидалась возвращения той из сестричек, которая в этот день была на свободе, но иной раз уходила и раньше. Случалось, она делала вид, будто уходит, и возвращалась пять минут спустя, рылась в сумке, шарила по карманам, словно что-то забыла… Дутр всегда был настороже. Если Одетта подходила к фургону, он ходил взад и вперед, громко повторяя: «Ручка… Шляпа… Часы… Газета…» Может, ему и в самом деле никогда не представится случая… Случая для чего? Он не отваживался себе ответить. Но он знал, сколько шагов отделяют его от прицепа сестричек и как ступать, чтобы шагов не было слышно. На вид он казался спокойным. Вечером играл как робот. Толпа, аплодисменты перестали его занимать. Сцена с поцелуями тоже больше не волновала. Он ждал случая, и никто не мог себе представить, до чего изматывало его ожидание. Он курил одну сигарету за другой и отпивал по глотку из бутылки виски, спрятанной в кейсе. Бывали минуты, когда ему хотелось кататься по земле, рвать все и кусаться, бывали и другие, когда его перенапряженная память вдруг сдавала и он ничего уже не мог сообразить. Тогда он садился на постель, растирал виски и тихонько говорил себе: «Пьер… старичок…» Потом подбрасывал доллар: «Орел… решка? Пойти? Если будет решка, пойду!..»