Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

— Даже не думай их рассчитывать, — отрезал Дутр. — Я не позволю!

— Хо-хо-хо! Не позволю! Пока еще не ты здесь хозяин!

Дутр приподнялся на локте.

— А ты только того и ждешь! — сказал он. — Чтобы девочки уехали, а ты…

— Что — я? Договаривай!

— Ты и сама знаешь, что…

Он зажег сигарету и курил, лежа на спине, прикрыв рукой глаза. Одетта оттолкнула папку, рисунки и чашку, которая чуть не упала.

— Прекрасно, — проговорила она устало. — Давай поговорим о сестричках. Нормальный молодой человек уже давным-давно бы…

— А я ненормальный!

— Как же я от тебя устала! — разъярилась Одетта. — Да, если хочешь знать, ты ненормальный. Любовь у тебя сидит в башке! Точь-в-точь как у твоего папаши! А я хочу, чтобы ты понял… Да, ты выглядишь ненормальным! Но я тебя спасу… даже если ты сам того не желаешь!

Она стояла подбоченившись и с трудом переводила дыхание. Дутр видел ее, когда слегка раздвигал пальцы. Он ей не сочувствовал.

— Каким же образом? — осведомился он.

— Не стоит иронизировать, малыш… Им кажется, что они нас держат в руках, но такого не будет, я тебе обещаю. Я начну с того, что перестрою первую часть. Уберу один из номеров, где появляется Аннегре, — какой, неважно. Вместо него мы вставим номер с чтением мыслей, работать будем ты и я, фигуранток нам не нужно. Они поймут, что это предупреждение.

Дутр, заинтересовавшись, сел.

— А что, в самом деле возможно прочитать мысли?

— Да нет, голубчик. Чтение мыслей — такой же фокус, как все остальное, нужно знать, как он делается.

— А-а, — протянул Дутр, ложась, — еще один фокус!

— И очень легкий, — продолжала Одетта. — Ты выучишь список условных фраз. Каждая фраза обозначает какой-то предмет. Зрители всегда дают одни и те же вещи.

Одетта увлеклась и стала объяснять Дутру номер, чувствуя себя уже на сцене и общаясь с невидимой публикой.

— Смотри, я спрашиваю, например: «Что мацам достала из сумочки?»… Пьер, ты слышишь меня?

Нахмурившись, она подошла к Пьеру и отвела руку, которой он заслонял лицо. Пьер плакал.

VI

Необыкновенное везение. Одна из сестричек обожглась щипцами для завивки, и представлений несколько дней не давали. Грете пришлось ходить в повязке. Обожглась Грета, хотя, впрочем, какая разница. Но одна стала наконец хоть чем-то отличаться от другой.

— Рад? — пробурчала Одетта.

— Знаешь, — отвечал Дутр, — мне и на это теперь наплевать.

— Почему бы тебе не взять машину и не поехать отдохнуть в Бретань? На тебя смотреть страшно: кожа да кости.

Но Одетта прекрасно понимала, что Дутр никуда не поедет. Целыми днями он слонялся вокруг фургонов, мастерил что-то вместе с Владимиром, внутренне постоянно настороже, отощавший и угрюмый, словно олень во время гона. Невеселы стали и сестрички. Хильда неусыпно следила за Гретой. Она оставляла ее на считанные минуты, когда отлучалась пообедать. Одетта что-то мурлыкала себе под нос, возясь около плиты, и заглядывала в кулинарную книгу, чтобы приготовить очередное необыкновенно сложное блюдо. Покончив со стряпней, она усаживалась на пол и долго думала, вглядываясь в разбросанные листки с рисунками и чертежами. За Дутром ее взгляд следовал с такой настойчивостью, что он, случалось, оборачивался.

— Что ты на меня смотришь?

— А почему бы мне на тебя не смотреть?

На этом перепалка кончалась. Оба замолкали, будто боялись сказать что-то непоправимое. Дутр принялся за учение. Учил он немецкий. Сам, как мог. Слушать, как Одетта ссорится с сестричками, и не понимать, что она им говорит, стало ему невмоготу. Он спрашивал у Владимира, как произносить слова, и странные они вели возле верстака разговоры — полуфранцузские, полунемецкие. Кончилось тем, что Дутр поверил Владимиру самое сокровенное.

— Плохо, — сказал Владимир и похлопал себя по голове. — У тебя… солнечный удар… безумие!

И как человек чрезвычайно добросовестный, перевел:

— Närrisch… Richtig![11]

Närrisch так Närrisch. Но раз он не мог увидеться с Гретой, он решил ей написать. С помощью словаря Дутр принялся составлять любовные записки — детски-трогательный лепет. По вечерам он просовывал их в левое окошко фургона, зная, что под ним стоит кушетка Греты… А что, если записки подбирает Хильда? Ничего! И тут они могли помочь Дутру в достижении желанной цели. Главное, чтобы они не терялись. Дутр получил этому подтверждение: он опустил записку, и в ответ из окна вылетел бумажный шарик. Он развернул его в постели и прочитал под одеялом при свете электрического фонарика. Письмо было подписано: Грета. По отдельным словам Дутр туманно предполагал, что значит та или иная фраза, но в целом, даже с помощью словаря, не мог расшифровать письма. Он долго не засыпал, держа письмо в руке, словно заряженный пистолет. Потом не выдержал, соскочил с постели и в пижаме побежал к пикапу, где ночевал Владимир.

— Это я, Влади. Нет, ничего не сломалось… Вот только хорошо бы перевести письмо.

Владимир зажег лампу, поднес записку к глазам и, шевеля губами, начал ее читать.

— Ну что?

Владимир продолжал читать, ни слова не отвечая. По движению его глаз можно было понять, что он возвращается назад, перечитывая предыдущие фразы.