Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

На этот раз выпала решка. Одетта только что ушла. Вторая сестричка еще не вернулась. Дутр открыл дверь фургона, спрыгнул на землю и крадучись, тише вора, подобрался к прицепу сестричек. Любовь его была сродни предсмертной агонии. Кровавая пелена застилала глаза. От его шагов, казалось, сотрясается вся земля. Возле лестницы в три ступеньки он быстро оглянулся. Никого. Коленками и грудью он нажал на створку двери и тут же закрыл ее за собой. Девушка была здесь: лежа на ковре, она читала иллюстрированный журнал. Она повернула голову, и ресницы ее вздрогнули. Потом она странно, болезненно улыбнулась и, повернувшись на бок, откинулась на подушки. Дутр упал рядом с ней. Силы разом оставили его, он и не верил себе, и чувствовал изнеможение восторга, был разбит предпринятым усилием и охватившим его сладким страхом. Он протянул руку и положил ее на плечо своей загадке. Которая из двух? Впрочем, для чего это знать?

— Видишь, — прошептал он, — я пришел.

Он придвинулся к ней, вглядываясь в ее прекрасное запрокинутое лицо, ближе, еще ближе. Грустно улыбнулся, пробормотал несколько немецких слов, какие заготовил давным-давно, и приник губами к ее уже согласному на все рту. «Пусть я исчезну, — думал он, — Пусть меня не будет…» Хмель нежности переполнял его, он не был больше малюткой Дутром.

Движением бедер девушка оттолкнула его.

— Die Tür![12]

Он растерялся, попытался понять. Она протянула указательный палец. Он посмотрел туда, куда она указывала. Дверь закрылась, повернулась ручка и застыла в неподвижности. Чувствуя головокружение, Дутр уцепился за край стола, встал и на ватных ногах дошел до двери. Снаружи улица была пустынной. Полная тишина.

— Ты уверена? — спросил он.

Но он и сам был уверен. Кто-то их видел. Кто-то теперь считает, что она его любовница, тогда как… Униженный, он вернулся к девушке, но она резко от него отодвинулась.

— Nein… jetzt nicht![13]

— Не беспокойся. Я тебя не трону.

Он увидел розовый шрам под ухом. Теперь у него была хоть какая-то определенность.

— Может, это была Хильда? Нет? Одетта? Тогда кто, дура несчастная? Ну, отвечай же!

Грета казалась страшно перепуганной.

— Не Владимир же? Да ему на нас наплевать!

Нет, не Владимир. Она не рассмотрела, но была так напугана, что с трудом сдерживала дрожь.

— Ладно, — сказал Дутр. — Если они хотят скандала, я им устрою скандал.

Он не спеша вышел; спускаясь по ступенькам, закурил сигарету, потом обошел фургон и пикап. Было ясно, что ни Хильда, ни Одетта еще не вернулись. Не было и Владимира.

Впрочем, Владимир не в счет. Дутр решил было вернуться к Грете, но почувствовал, что уже ее не хочет. Любовь существовала для него только в виде тайны — неразглашенной, глубокой. Ему претило, что за ним могут следить, наблюдать. На углу улицы остановилось такси, из него вышла Хильда. Она раскраснелась, будто долго бежала.

— Sind Sie allein?

— Да, я один, — ответил Дутр по-немецки, и Хильда, казалось, на миг потеряла дар речи. Она боязливо посмотрела на него и потом спросила:

— А Одетта давно ушла?

— Ушла полчаса тому назад.

Взгляд Хильды стал еще более испуганным.

— Грета у себя?

— Естественно… А вы? Где вы были?

— Там, — махнула она рукой, показывая в сторону города. — В кино.

Она исчезла в фургоне. Дутр отправился к себе и бросился ничком на кровать. Незаметно улизнуть, добежать до ближайшего перекрестка и взять такси — вот что могла сделать Хильда. Впрочем, как и Одетта, которая вернется с минуты на минуту… Их ревность мешает ему, как он сможет опять попробовать?.. Дутр сунул голову под подушку. В нем опять проснулось желание.

— Но кто из них двоих? Кого нужно умилостивить?

За обедом они сидели все вчетвером, и все четверо улыбались. Одетта сообщила, что хлопоты ее наконец увенчались успехом, что послезавтра можно уезжать. Она сообщила об этом сестричкам по-немецки, и обе согласно закивали.

— Сколько времени нам понадобится на переезд? — спросил Дутр.

— Не знаю. Дня три-четыре. Мы можем остановиться в Аваллоне, проехать через Оранж до Экса. Владимир будет вести пикап и большой фургон. А я возьму на себя маленький.

Кто же из них враг? Одетта никогда еще не была так добродушна и доброжелательна. Сестрички никогда еще не были так любезны. И все-таки Дутр чувствовал, что мир и покой — не более чем предгрозовое затишье.

— Ну и денек! — вздохнула Одетта. — Никаких сил!

И стала рассказывать обо всем, что успела сделать, уйдя из дому.

— Никто не спрашивает у тебя отчета, — процедил Дутр.