Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

— Нет скользящей петли, — заметил он.

— Ты хочешь сказать… — начала Одетта.

Дутр поднялся по ступенькам:

— Я хочу сказать, чтобы удавиться, можно ведь и за два конца веревки потянуть. Разве нет?

— Нет, — ответил Владимир.

— Почему?

— Сразу теряют сознание.

Дутр повернулся к Одетте.

— Что он говорит?

— Говорит, что так удавиться нельзя, что человек сразу теряет сознание и таким образом остается жить…

— Ее… убили, — добавил Владимир.

— Да ты посмотри сперва, идиотина! — закричал Дутр.

Он вырвал фонарик из рук Владимира и осветил фургон.

— Никого! Мы все были снаружи. Ясно? Снаружи! Мы видели ступеньки, дверь, вот как я тебя вижу. Она вошла…

Дутр замолчал. Луч света упал на опрокинутый стол, блеснула упавшая на пол шпага.

— Она вскрикнула, — заметила Одетта.

Дутр поднял шпагу, прикоснулся острием к ножке стола, и клинок спрятался в эфес.

— Да, вскрикнула… Но нападать на нее было некому. Она покончила с собой.

— Нет, — сказал Владимир.

— А как тогда? — подавленно спросил Дутр.

Владимир аккуратно свернул веревку — он любил, чтобы все было в порядке. Движением подбородка он указал на фургон, на реквизит, на клетку с голубками.

— Не доверяет, — пробормотал он.

— Надо было мне идти самому, — простонал Дутр.

Он едва держался на ногах и чувствовал, что никого, никого не хочет видеть. Ему хотелось одного: уйти отсюда по пустынной белой дороге с пугающе четкими тенями сосен.

Дверь второго фургона распахнулась.

— Эй, где вы? — крикнула Грета.

Они позабыли о ней. Одетта взглянула на Пьера.

— Иди к ней, — сказал он.

Грета заметила их. Насвистывая, она опустилась вниз, и все трое болезненно ощутили одно и то же: к ним подходила покойница в белом платье — подходила, едва касаясь земли. Не по себе стало даже Одетте.

— Погаси фонарик, — попросила она Владимира.

И пошла навстречу девушке, обняла ее за плечи и заставила повернуться. Две тени, слившись в одну, побрели между деревьями. Дутр ждал. Владимир тоже. Им обоим казалось, что сейчас-то и совершается настоящее преступление. Одетта говорила, они без усилий различали ее глухой рокочущий голос. С секунды на секунду Грета получит смертельный удар. «Пусть, пусть она скажет ей всю правду!» — мысленно пожелал Дутр. Он не мог больше ждать. Голова у него кружилась. Одетта снова обняла Грету за плечи. Дутр прислонился к перегородке. И вдруг белая тень безмолвно соскользнула вдоль черной. Дутр упал на колени. Владимир вытер о брюки вспотевшие руки и прыгнул вниз, чтобы помочь Одетте поднять Грету. Одетта с Владимиром увели ее. Странные булькающие звуки рвались из горла Греты: казалось, что из открытой горловой раны вытекает кровь. Дутр остался один возле мертвой. «Мне больно… Мне невыносимо больно, но я наконец свободен… В двойной и двойственной любви было что-то чудовищное… Спасибо тебе, Хильда». Так говорил какой-то безликий голос то ли в мозгу Дутра, то ли в его сердце. К нему можно было прислушиваться и не прислушиваться. Но заставить его замолчать было нельзя. Луна не спеша поднималась на небо. Лучи ее вскоре заглянули в фургон. Лунный свет прибывал как вода, одевая голубизной ноги мертвой. Встрепенулись в клетке голубки, захлопали крыльями, задевая ими за прутья клетки. «Я люблю тебя по-прежнему, — говорил голос, — потому что ты по-прежнему здесь. Ты просто переменила имя. Имя ничего не значит. И значит все. Теперь я могу жить. Спасибо…» Огонек мелькал в окнах второго фургона, где Грета пыталась понять, что произошло. Дутр сидел прислонившись к двери, он был так слаб, что тронь его пальцем, и он свалился бы на землю. Свернутая кольцом веревка лежала возле кушетки, куда бросил ее, уходя, Владимир. Веревка профессора Альберто!.. Волшебная веревка, по которой каждый вечер карабкалась Аннегре… Нет, утро не наступит никогда! Внутри у него стало тихо-тихо. Он подполз на коленях к ее телу, наклонился и прижался губами к мертвому лбу, лоснившемуся в полутьме, словно камень. Потом сдернул с кушетки покрывало и укрыл неподвижное тело.

Подошел Владимир. Он рассуждал сам с собой и пожимал плечами. Перешел через дорожку, влез в пикап, достал лопату и заступ. К Дутру внезапно вернулись силы. Он кубарем скатился со ступенек и добежал до фургона Одетты.

— Ты, ведь ты…

— Да, я.

Одетта сидела на краю кровати и держала за руку лежащую на кровати Грету. Дутр на цыпочках подошел к кровати.

— Тшш, — прошептала Одетта, — она держится очень мужественно, она, конечно, убита. Как может быть иначе?

— Никак! Она спит?

— Нет.

— Ты спрашивала ее?

— Спрашивала, она сказала, что Хильда чувствовала себя очень несчастной.

— Почему?

— А я бы на твоем месте не спрашивала.

Грета открыла глаза, посмотрела на Дутра и залилась слезами. Дутр позвал Одетту вглубь фургона.

— Мы не можем просто так похоронить Хильду… Я не знаю, что делают в таких случаях… но, наверное, нужно известить власти, полицию…

Одетта, подняв голову, смотрела снизу вверх на его шевелящиеся губы. Казалось, она чего-то ждет.

— Ты хочешь, чтобы она лежала там? — наконец тихо спросила она. — Хочешь, чтобы полиция нас допрашивала?

— Полиция подтвердит самоубийство. О чем ей расспрашивать?