Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

Дутр объяснил, что браслет потерялся. Хильда примерила браслет, поднесла руку с браслетом к глазам, отстранила ее и засмеялась игре золотых звенящих колечек. Грета накануне сделала точно так же. Хильда взяла Дутра под руку и прошептала: «Danke schön!»

— Он называется «неделька», — объяснил Дутр. — Неделя. Woche… Семь дней. Вспоминай каждый день.

В эту ночь Дутр спал спокойно. Он знал, что сестрички принадлежат ему.

— Ну и наделал ты дел, — сказала ему Одетта, когда утром он пришел к ней пить кофе.

— О чем ты? Что ты выдумала?

— Выдумала?! Объясни лучше, почему ты купил два браслета Грете.

— Извини, пожалуйста, — разозлился Дутр. — Один я купил…

И замолчал. Одетта с нарочитым равнодушием намазывала хлеб маслом.

— Глупец! — тихо сказала она и принялась за бутерброд.

— Но я же не совсем спятил. Вчера мы гуляли с Хильдой.

— Нет, Хильда плохо себя чувствовала. И вместо нее с тобой пошла гулять Грета. Я узнала об этом, потому что пока еще могу их разговорить.

— Да не может быть! Грета дала бы мне понять.

— Грета? — воскликнула Одетта, — Дурачок ты мой, дурачок! Хочешь, я скажу тебе, почему эта маленькая дрянь тебя надула? Чтобы узнать, как ты обходишься с ее сестрой. Она хорошо посмеялась, когда ты подарил ей второй браслет.

Одетта встала, взяла Пьера за отвороты куртки и встряхнула.

— Очнись, Пьер. Пойми! Они смеются над тобой, смеются обе. Их интересуют только деньги. Они смоются, как только решат, что смогут обойтись без нас.

— Нет, не смоются.

— Смоются. А пока они прекрасно понимают, что мы у них в руках. Я-то их знаю, я иногда болтаю с ними. Я дала маху, когда поставила этот спектакль.

Грета! Грета, которая готова была уступить, но прежде захотела узнать, не предпочитает ли он ей сестру. Как будто возможны какие-то предпочтения!

— Что она сделала со вторым браслетом? — спросил Дутр с отчаянием.

— Отдала Хильде, но мне кажется, они рассорятся в кровь.

— Зачем? Зачем она это сделала?! — закричал Дутр. — Ты же понимаешь, теперь…

Какое он испытал унижение! Щеки его вспыхнули, кулаки сжались. Как же он был смешон! «Он называется неделька… семь дней… Вспоминай каждый день». Как же смеялась над ним Грета! Слова любви превратились в жалкую трепотню, страстные объятия опошлились…

Когда они все вчетвером уселись за стол, различить сестричек было невозможно. У каждой на правой руке сиял браслет. Обе они смотрели на Дутра невинными голубыми глазами, но за их простодушием сквозила ирония. Дутр предпринял последнюю попытку. Одну из сестричек он повел в парк Монсо.

— Liebe? Хильда?

— Ja… Auch… Kuss…[10]

И голосом старательной ученицы очень серьезно сказала по-французски:

— Грета… рассказала мне…

Дутр вздрогнул.

— Кто тебя выучил французским словам?

Он не стал дожидаться ее ответа и отправился домой один. Так ей и надо! Пусть сама разбирается. С него хватит, всего хватит — сестричек, дурацкого ремесла, всего! Он пил перно, ему хотелось напиться, потом хозяин выставил его за дверь, потому как Дутр развлекался тем, что растворял в воздухе сдачу, которую возвращал ему официант. Одетта устроила ему скандал. Позже ему казалось, что она даже дала ему пощечину. От спектакля у него в памяти остались странные картины, какие остаются от ночной дороги, время от времени освещаемой вспышками фар. Он проснулся больным, усталым, недовольным. «Что ж такое я натворил?» И ничего не сделаешь. И выхода нет. «Но почему я не имею права любить этих девушек?! — рассвирепел он. — Имею, но не обеих же разом, я же не чудовище. Значит, какую-нибудь одну, с какой повезет. Но и это невозможно! Она все расскажет сестре, чтобы ту унизить. А чем это лучше свидетеля, живущего у вас в спальне? — Но тогда что же делать? — Господи? Да ничего! Что тут сделаешь?»

Он подошел к Владимиру, занятому смазкой пикапа.

— Влад, ты обучил сестричек французскому?

Влад, сунув руки в карманы брюк, медленно шевелил ими, стараясь вытереть, потом протянул Дутру мизинец, и тот не без брезгливости его пожал.

— Привет! Так ты им даешь уроки?

— Владимир не очень… Владимир плохо говорит… Но малышки славные… Они тебе по вкусу…

— На будущее оставь их в покое! Ясно? И потом, может, будешь говорить по-человечески? Я по горло сыт вашей мешаниной! Сыт! Сыт! По горло!

Дутр бродил по аллеям Венсеннского леса, заглянул в одно кафе, потом в другое. За обедом он неприязненно молчал.

— Я никуда не пойду, — сообщил он Одетте, когда сестрички отправились в свой фургон, где пленнице предстояло просидеть до вечера.

— Что с тобой?

— Ничего.

Одетта протянула ему чашку кофе.

— Спасибо.

— Немного шартреза?

— Я сказал — спасибо. Неужели не ясно?

Одетта раскрыла папку с рисунками, надела свои директорские очки и принялась изучать чертежи, прихлебывая маленькими глоточками кофе. Ее прихлебывание бесило Дутра. Но наставшая тишина оказалась еще хуже. Дутр бросился ничком на диван.

— Обе они глупее глупого, — заговорила Одетта. — И стоит одной что-нибудь ляпнуть, как мы сгорим синим пламенем.

— А мне на это наплевать.

— Если тебе наплевать на это, то мне наплевать на них. Я немедленно их рассчитаю и поставлю новый номер.