Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

Но он был уверен, что и завтра, и послезавтра будет все то же самое, потому что завтрашняя девушка будет точь-в-точь такой, как сегодняшняя. Желая себя приободрить, он иногда думал: «Девушка одна и та же. Я должен поступать так, словно их не две, а одна. Но что от этого изменилось бы?» Наступал час обеда. За стол они садились вчетвером: Одетта напротив Дутра, Хильда слева от нее, Грета справа. Если только не… Дутру казалось, что длится сеанс магии, что одна из девушек — его иллюзия, что когда-нибудь они сольются в одну, как шарики, число которых он то увеличивал, то уменьшал, манипулируя ими, пока наконец не превращал в один. Девушки разговаривали, ели, и он возвращался в реальность.

Реальность? Но есть ли она? Вот он слушает их. Они говорят одинаковыми голосами. Одинаково улыбаются. Одна напротив другой, они кажутся отражениями друг друга. Разве что волосы у Греты чуть золотистее? Разве что лицо Хильды чуть-чуть уже? Но изменилось освещение, ярче вспыхнуло солнце, и волосы Хильды стали золотистее, а Грета похудела. Дутр опускал глаза и ел, не говоря ни слова. Когда девушки болтали с Одеттой, он чувствовал себя иностранцем. Но он даже не спрашивал у матери, о чем они говорят. Их разговоры были ему неинтересны. Когда Одетта разговаривала с ним, реквизитом становились девушки — два идеально выполненных, возбуждающих страсть манекена. Нет, Дутр предпочитал прогулки по Парижу. Он мучился, видя рядом с собой одну из сестер, но когда он видел их вместе, ему не хотелось жить. Пусть бы хоть одевались по-разному! Он заговорил об этом с Одеттой, но она в ответ только пожала плечами.

— Поначалу, — сказала она, — и я пыталась… Но они упрямы как ослицы. А уж ревнивы! Ты представить себе не можешь, как они ревнуют друг к другу. Я ведь слышу, о чем они говорят. Делят все вплоть до аплодисментов. Если одной хлопают больше, другая устраивает ей скандал.

— Но дома-то они могут хоть причесываться по-разному?

— Конечно, могут. Но не хотят. Им приятно доводить меня до мигрени своей идиотской мордашкой, которую будто отштамповали под копирку! Стервозы они, и больше ничего!

Дутр оказался настойчивым. Он купил французско-немецкий словарь и повел одну из сестричек гулять в Пале-Руаяль.

На этот раз с ним была Хильда. Вскоре он отыскал слово «любовь». Слово словом, но как им пользоваться? Он даже не знает, как оно произносится. Не знает, какое выбрать из двух: Liebe или Tuneigung? Хильда прочитала и рассмеялась. Потом, приоткрыв губы, медленно выговорила:

— Liebe.

Либе. Красивое слово. Воздух был хмельной, летний. На скамейках сидели парочки, а на газоне мелькали тени летающих голубей. Либе. Дутр подошел к Хильде поближе, ткнул себя пальцем в грудь, ткнул пальцем девушку, словно собираясь как в детстве считаться: «ам, страм, грам…» — и прошептал:

— Ich… du… liebe…[8]

Чудно́, забавно и трогательно. Хильда все смеялась, но уже нервным дробным смешком, и ее удивленные голубые глаза стали зеленоватыми. Она больше не отстранялась. Вертя в руках перчатки, она повторяла: «Либе», словно впервые в жизни узнала такое слово. Дутр прибавил:

— Nein Грета.

Он искал слово «только».

— Nur Хильда. Только Хильду… Не Грету…

Хильда положила голову на плечо Пьера, а он положил руку на спинку скамейки позади Хильды. Если они так ревнивы, Хильда ничего не расскажет сестре…

На другой день Дутр повел Грету в Тюильри. Он достал свой словарь и принялся подбирать слова.

— Грета… друг… Хороший друг…

Искоса он наблюдал за ней. Нет. Хильда не рассказала сестре о прогулке в Пале-Руаяль. Грету забавляли его усилия. Дутр вздохнул. Как он ни старался, он не мог отделаться от впечатления, что снова говорит с Хильдой, но с Хильдой, лишенной памяти, Хильдой, которая не знает слова Либе. Он хотел было вернуться к вчерашнему, но вовремя вспомнил, что не сумеет их различать, если научит одним и тем же словам. Он полистал словарь:

— Freundschaft, — произнес он, — дружба. Ich… du… Freundschaft…

— Ja, ja, — согласилась она.

Итак, Хильда теперь либе, а Грета фройндшафт. Неопределенность кончилась. Тем хуже для Греты. Он будет любить Хильду. Только Хильду. Однако… сейчас, в эту минуту, к нему наклонилась Грета. Она пыталась понять, для чего он принес словарь, и глаза у нее впервые светились живым человеческим интересом. Дутр взял Грету за запястье. Грета произнесла длинную странную фразу, подождала ответа Дутра, сложила губки, сделав гримаску. Впрочем, нет, не гримаску.

— Рот? — спросил он. — Губы?.. A-а, понял…

Он принялся искать в словаре, палец его перебегал от слова к слову.

— Kuss! Поцелуй? Ты это имела в виду?

— Ja… Ja…