Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

Она подписала контракт с «Электрой» в Париже. Вторую половину дня она проводила в обществе мужчин, которые раскатисто хохотали и курили сигары. Днем и ночью ей звонили по телефону. Она возвращалась после разговора, подняв на лоб очки и что-то бормоча. Владимир тем временем перекрасил фургоны. Они стали желтыми с черными полосами — «Семья Альберто». Все вместе напоминало цирк, и весело было каждый раз пробираться через стайку любопытных мальчишек, прежде чем оказаться у себя. Весело было слышать, с каким почтением здоровались билетерши: «Добрый вечер, господин Пьер». Весело было иметь все больше карманных денег и, остановившись перед витриной, думать: «Если захочу, могу войти и купить». Дутр чувствовал: сон продолжается. Все давалось слишком легко. И стало еще странней и нелепей, чем раньше. Взять хотя бы девушку, которую запирают до вечера в фургоне. В то время как другая — впрочем, нет, та же самая — бродит где-то по городу, пытаясь возместить себе вчерашнее заточение. А еще через несколько часов — лучи прожекторов, жаркая театральная тьма и пленница, привязанная к стулу и ждущая его поцелуя. И в конце концов — спасительная веревка, веревка профессора Альберто. Только профессор по ней никогда уже не спустится…

Дутр бродил по улицам, наблюдая за своим отражением в витринах. Это отражение, возможно, и было настоящим Дутром. Ведь никто на самом деле не сможет определить, где лицо, а где изнанка. Дутр подбрасывал свой доллар. Орел. Решка. Орел. Liberty. Наконец, чтобы ни о чем больше не думать, он покупал полдюжины галстуков или серебряный портсигар.

Работал Дутр с четырех до шести. Теперь руки у него порхали так, как хотелось Людвигу. С особым шиком он работал с картами. Они струились у него между пальцами длинными лентами, словно склеенные.

— Тяни!

Одетта отрывалась от своих счетов и протягивала к картам руку с кольцами чуть ли не на каждом пальце.

— Король! Тяни еще!

Дутр подсовывал ей все того же короля, хотя Одетта мгновенно включалась в игру и внимательно следила за ним.

— Мошенник! — смеялась она.

В эту минуту им было хорошо вместе. Он весело смеялся, она трепала его по щеке.

— Вот посмотришь… Париж, — шепнула она однажды. — Если и там у нас будет успех, у нас будет все…

Она замолчала, увидев Владимира. Он пришел за подносом с обедом для пленницы.

— Кто сегодня сидит? — спросил Дутр.

— Хильда.

Одетта рассмеялась.

— Хильда, Грета! Никак не могу их различить. Шлюшкам нравится морочить голову. Сделать бы одной татуировку.

Дутр снова спрятался в свою скорлупу.

— Присмотри, чтобы не облопалась, — распорядилась Одетта. — Что одна, что другая, только и заботы, что о жратве. Могли бы тренироваться, учить французский. Нет, целыми днями пирожные трескают.

Дутр вышел на улицу. В сумерках загорались театральные рекламы. Сияли афиши. Справа от входа в театр улыбалась Аннегре. Слева он, Дутр. Она — золотоволосая, с ярко накрашенными губами… А он… Он видел только ее губы. Еще несколько часов, и губы ее то ли плотно сомкнутся, то ли покорно приоткроются ему навстречу…

Здесь его сон мог принять дурной оборот, но ему было не справиться с притягивающей его бездной. Больше он ей не противился. Не рассуждал. Его околдовала темная пропасть с белеющей пеной лиц. Еще и еще раз придется преодолевать это, подходить к стулу, подходить к шкафу, прятать Аннегре и видеть, как тут же опять появляется Аннегре, вглядываться в ее лицо, ища следов хоть какого-то чувства, шептать: «Хильда, я люблю тебя»… «Грета, я люблю тебя»… и найти в конце концов лишь смятое платье и двух голубок. Он прикусил себе щеку, взглянув на первых зрителей, выстроившихся у кассы. Постоял, ненавидя каждого из них по очереди со странной свирепой старательностью. А затем отправился обедать с Одеттой и одной из сестричек — орел, решка, орел, Liberty? Картинки у него в голове начали путаться, вовлекая его в тошнотворный нескончаемый хоровод. Одетта повторяла, что им предстоит делать во время спектакля, — сначала по-немецки, потом по-французски.

— Ты что? Уснул? Когда я махну рукой…

Пора! Дутр поднимается. Владимир уже на своем посту. Одетта заперла на ключ оба фургона. Одно привычно следует за другим. А Пьер чувствует, как нарастает в нем дрожь напряжения. Последний взгляд в зеркало гримерной. Оркестр наигрывает модную мелодию. Пьер останавливается у выхода в фойе.

— Полный зал, — шепчет ему билетерша.

Дутр сжимает и разжимает пальцы. Он с удовольствием задушил бы ее.

V

Париж. Зал «Электра». Публика валит валом. Восторженные отзывы в прессе. Фотографии во всех иллюстрированных журналах. Одетта отводит журналистов в сторону, пока Владимир провожает по двору мюзик-холла в машину ту из сестер, которой нельзя показываться… Потом они садились в машину все и отправлялись в Сен-Манде, там на опушке Венсеннского леса стояли их фургоны. Одетта запретила девушкам бродить по городу в одиночестве, и Дутр сопровождал ту, которой было позволено на этот раз дышать свежим воздухом. Одетта жила под страхом разоблачения, ежесекундно опасаясь неосторожного шага.