Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

— Ох, с каким наслаждением мы сейчас искупаемся, — кричала она, — Тебе не хочется влезть в водичку голышом, а, Влади? Мне так очень хочется.

Одетта сбросила босоножки, закатала брюки и влезла в ручей, где мельтешили мелкие рыбешки. Владимир набрал воды в ведра и стал подниматься по откосу.

— Одно оставь мне! — крикнула Одетта.

В глубине души она ничего не имела против бродячей жизни, стоянок где придется, нежданных встреч с водой, травой, сеном, влажной землей. Она не отказалась бы быть старой цыганкой с индийским профилем, которая покуривает глиняную трубочку возле костра. Но у нее — Пьер. Она выбралась на берег, взяла ведро и вместе с его тяжестью взяла на себя привычный груз каждодневного беспокойства. Одетта ускорила шаг. Пьер, конечно же, не вытащил еще складного столика. Даже багажника, наверное, не открыл!

— Пьер!

Он не ответил. Одетта поставила ведро и кинулась к прицепу.

— Выходи сейчас же! — закричала она. — Хватит с меня этого безобразия!

А потом, приоткрыв рот, вцепилась в перила и медленно согнулась, ловя воздух. Пьер лежал в обмороке, а возле него вытянувшись лежала на спине Грета с захлестнутой вокруг шеи веревкой. Одетта чуть было не завыла как собака над покойником. Но тут же она, несмотря на тошноту, которая подкатывала к горлу, справилась с собой и побежала звать Владимира.

— Живее! На помощь… Грета умерла!

Они вдвоем склонились над лежащими в фургоне. Владимир прикасался к Грете и к Пьеру с нежностью и жалостью, от которых становилось не по себе.

— Грета… умерла довольно давно, — прошептал он.

— То есть?

Владимир поднял руку девушки и показал на скрюченные пальцы.

— Много часов назад.

— Как это может быть? — возразила Одетта. — Она же сама вошла в прицеп. Мы с тобой видели, как она вошла. Пьер ее запер. Ехали мы без остановок. К тому же ты ехал позади нас. Так как же?

— Много часов.

Владимир пригнулся, закинул руки Дутра себе за плечо, напружинился, приподнял Пьера и взвалил его себе на спину. Он отнес его на лужок и положил на траву. Одетта принесла ведро с водой, они умыли его, и Дутр приоткрыл мутные глаза. Через несколько секунд глаза прояснились, и в них вместе с сознанием появилась боль. Дутр сжался в комок и зашелся от рыданий, он мотал головой и судорожно повторял:

— Нет!.. нет!.. нет!..

Владимир попятился и потянул за собой Одетту.

— Пойдем, — сказал он. — Скоро он будет рад жизни.

Никогда еще Владимир не произносил такой длинной фразы, и Одетта с удивлением на него посмотрела. К изгороди подошли лошади. Владимир крикнул им какие-то странные слова, перегородил путь рукой, и они, заржав, убежали. Свидетелей больше не было. Одетта размышляла.

— Как в прошлый раз не получится, — сказала она. — Аннегре знают все. Утаить ее смерть мы не можем. Но если полиция найдет ее в таком виде…

Одетта поднялась в фургон. Грета лежала на том же самом месте, где лежала Хильда. И была точь-в-точь похожа на нее. Веревка точно так же обвивала ее шею. И рот у нее был так же приоткрыт — наверное, ей тоже хотелось крикнуть. Картина до того болезненно действовала на нервы, что Владимир никак не решался подойти к покойнице.

— Влади! — позвала шепотом Одетта. — Сними с нее веревку. Я от нее с ума сойду.

Владимир впрыгнул в фургон и занялся веревкой. Дутр лежал ничком, царапал ногтями землю, и плечи у него вздрагивали. Одетта подняла глаза к потолку фургона. Чего-чего, а крюков тут хватало.

— Снял?

— Снял, — ответил Владимир.

— Хорошо. А теперь послушай меня…

Она взвесила еще раз все «за» и «против», а когда обернулась, увидела, что Владимир неотрывно смотрит на нее своими бледно-голубыми глазами.

— Ты сделаешь скользящую петлю, и мы подвесим ее, понимаешь? Никто не должен сомневаться, что она покончила с собой. А иначе…

Губы Владимира искривила брезгливая гримаса.

— Мне тоже не нравится, — сказала Одетта, — но другого выхода нет.

Владимир вдруг опустился на колени. Левый глаз у него дергался, он бормотал:

— Владимир, он преданный… но такое… война кончилась… Хватит! Хватит!

Одетта стиснула руки.

— Ладно… Спускайся!.. Иди займись Пьером. Ему не надо сюда входить.

Одетта закрыла дверь, приоткрыла окно. Потом, закусив губу и нахмурившись, влезла на табурет, который стоял возле Греты, привязала к крюку веревку и, отмерив необходимую длину, ловко сделала скользящую петлю. Сил у нее было довольно. А Грета оказалась легче перышка. Одетта взяла ее под мышки, взгромоздилась на табурет, просунула голову покойницы в петлю и осторожно отпустила ее. Грета закачалась в воздухе. Одетта опрокинула табурет. Она была вся мокрая от пота. Но мизансцена удалась. В глубине фургона послышалось тихое воркованье.

Одетта вздрогнула.

— Дуры! — прошипела она и вытерла липкие руки о кофту.