Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

Дутр смотрел на длинные американские автомобили, стоящие возле кафе. Одетта пила маленькими глоточками аперитив.

— Ваш реквизит? — спросил Вийори.

— Мы его оставили.

— У меня есть покупатель, — предложил Вийори.

— Не продаем.

— Покупает все — и фургоны и реквизит.

— Кто?

— Имя вам ничего не скажет. Речь идет о маленьком итальянском цирке. У вас два автомобиля и три прицепа… все не первой молодости. Миллион восемьсот.

Одетта подозвала официанта.

— Ни за что в жизни! — воспротивился Вийори. — Я плачу… Подумайте. Все равно вам придется их продавать. В этом сезоне вы их выгодно не продадите. Хотите — два миллиона, и я найду вам ангажемент.

— Я хочу оставить себе «бьюик» и мой фургон, — спокойно сказала Одетта. — Остальное можете забрать за полтора миллиона.

— Ну, мы еще поговорим, — добродушно пообещал импресарио.

Он сосчитал сдачу, пересчитал еще раз, допил остаток ликера и по очереди протянул руку Дутру и Одетте.

— Встретимся здесь же дня через три-четыре — может, у меня будут для вас какие-то новости, но обещать не могу.

С удивительной ловкостью он проскользнул между столами и уселся в маленькую «симку».

— Подонок, — проворчала Одетта, — Официант! Еще рюмочку ликера! Послушай, Пьер, если ты так и будешь молчать, я немедленно возвращаюсь в гостиницу.

— А что я должен говорить?

— Он же душит нас, он выворачивает нам карманы, а тебе хоть бы что! Два миллиона!

Дутр медленно повернулся к ней.

— Сколько времени можно прожить на два миллиона?

— Откуда я знаю? — буркнула Одетта. — Когда начинаешь тратить сбережения, они мигом кончаются.

Она резким движением опрокинула рюмку, подчеркивая свое возмущение. Дутр протянул ей сигареты.

— «Голуаз», — усмехнулся он.

Одетта оттолкнула руку Пьера с протянутыми сигаретами, вытащила из сумки конверт и принялась за подсчеты, потом разорвала конверт в мелкие клочки и застыла с потерянным лицом.

— Самое обидное, — сказала она наконец, — что он сосчитал правильно.

И процедила сквозь зубы:

— Будь я хотя бы одна…

— Повтори, — попросил Дутр.

— Что именно?

— То, что сказала только что.

Они злобно смотрели друг на друга. Но Дутр, внезапно почувствовав усталость, сложил на столе руки.

— Впрочем, я знаю… — начал он.

— Помолчи, — прервала его Одетта. — Я просто опять начну работать, вот и все.

И она начала работать в тот же день. Дутр слышал, как Одетта с кряхтеньем разминает в соседней комнате заплывшие жиром суставы. Порой слышались глухие удары в пол. «Ничего у нее не получится», — подумал Дутр. Он открыл окно и наклонился, глядя на узкую и тихую провинциальную улочку. Зрелище было столь гнетущее, что он, предпочтя слушать глухую возню в соседней комнате, прикрыл окно и принялся ходить между шкафом и кроватью.

— Работай и ты, — крикнула ему Одетта.

— Работаю, — отозвался он.

Обычно, стоило ему задуматься, как перед ним начинали мелькать разные картинки. Те, что мелькали теперь, пугали его до крайности. «Мы с ней вместе… и на сколько же лет?» Одетта в соседней комнате тяжело дышала, с трудом переводя дух. Дутр уселся на кровать, и вдруг в комнате появились обе девушки. Ощущение присутствия было и отчетливым, и размытым, чуть менее живым, чем когда-то. Дутр сгорбившись уставился в стену и сквозь нее видел череду лиц, а еще дальше, в глубине, — хлопающие руки. Он поклонился. И крепко сжал запястье своей партнерши. Он чувствовал ее тонкое запястье с вибрирующей, словно на грифе скрипки, жилкой. Потом заметил красноватые обои. Свою пустую руку. И одиночество. Он один. Один с Одеттой, разумеется. Дутр подбросил свой доллар, полюбовался орлом, который больше походил на стервятника, и с любопытством подумал, какое отношение может иметь этот пернатый хищник к женщине, сулящей свободу на оборотной стороне? Разве рабы не остаются навечно рабами? Можно ли освободиться от муки, что выедает сердце? Сбежать… Сбежать… Но куда?.. Он встал и пошел к Одетте.

— Мог бы и постучать.

— Да ладно тебе.

Она подпоясала халат и причесалась.

— Дай мне сигарету… Знаешь, если я сброшу десять кило… От десяти лишних кило я кажусь такой нескладной. Я была просто идиоткой, когда позволила себе распуститься. Да скажи же ты хоть слово, Бога ради! Не сиди как истукан!

— Я всерьез хотел бы стать истуканом, — ответил Дутр.

Одетта положила руку ему на плечо.

— Неужели ты так несчастлив? Может, я тебе докучаю? Конечно, я старая, страшная, но знаешь, Пьер… несмотря на все, что с нами случилось, я рада, что ты у меня есть, рада быть с тобой… Поутру могло показаться, будто я жалею, что не одна… Это неправда. Я ни о чем не жалею. И обещаю тебе, что мы выберемся. Я привыкла.

Она медленно и ласково погладила Пьера по затылку.

— До чего же ты напряжен! Как насторожен! Я тебе не враг, Пьер… Ну что ты молчишь?

Одетта отошла и смотрела на него полуприкрыв глаза, выпуская сигаретный дым в сторону.

— Я всегда забываю, что ты — его сын, — прошептала она. — Бывали дни, когда мне хотелось, чтобы он поколотил меня или даже убил. А он? Он смотрел чуть свысока, вот как ты сейчас. Мужчины всегда напускают на себя такой вид… Ну давай, давай! Допрашивай меня!