Табу

В груди все сжалось. Слез не было. Не помнил, когда ревел в последний раз, а так хотелось. Не моргал, боясь пропустить хоть что-то. Малейшую деталь. Шептал губами «Найду! Слышишь? Я найду тебя!», беспомощно наблюдая, как ее издевательски тащат прямо по снегу, забивая серые комья в кроссовки, кожаные легинсы. Она поняла меня, отчего заревела ещё сильнее, стараясь затормозить своего мучителя, впиваясь длинными пальцами в асфальт, соскабливая слой наледи ногтями. Ревела и шептала – «Прости!»

– Машина Наскалова, – она вздрогнула, словно вспомнила о чём-то и стала повторять, отчего запекшаяся кровь вновь засочилась по подбородку. – Машина!

Последнюю фразу она вскрикнула, когда Х впихнул её на заднее кресло авто. За рулём кто-то сидел, потому что через мгновение тачка скрылась из виду, прячась за зданием многоэтажки.

В голове закрутились мысли. Что-то заставило обернуться, остановившись на миг на Олеге. Он метался около внедорожника, прижимая к груди дочь. Крохотный сверток в меховом конверте прятался в полах его пальто. Во взгляде здоровяка читалась паника. Он смотрел на меня, как на спасение. На того, кто мог всё исправить, пока его руки были связаны. Только сейчас понял, почему он застыл. Ему пришлось выбирать. Выбирать между прочим, и безопасностью собственной дочери, а доверить свою кроху он не мог никому. Остался, несмотря на то что ему это было несвойственно. Он тоже не двинулся, не вмешался, выбрав безопасность здесь и сейчас. Провел черту, отделив на своё и прочее. Но это естественно. Правильно. И стало ещё больнее, потому что именно сейчас я тоже провел свою черту, поняв, что тоже имею «СВОЁ»! И её теперь увозят от меня…

–Яна! – взвыл Олег, продолжая стоять в одиночку, панически озираясь вокруг. Кричал грудным, хриплым голосом, мечтая лишь о том, чтобы спрятать их. От резкого шума Плюша проснулась и заполнила двор испуганным плачем. – Моисей! Яна!

Я словно вернулся в реальность, на миг заглушив тревожные мысли. Окинул взглядом двор, где ещё недавно жили Олег и Янка. Сквозь плотную пелену разгулявшегося снегопада все казалось не настоящим. Почти сказочным. Движения были смазанными, голоса приглушенными, лишь всполохи фар и авариек освещали детскую площадку, готовую погрузиться в вечерние сумерки. Небо стало темным, тяжелым, будто налилось весенними грозовыми тучами, а усилившийся снегопад поглотил весь шум, раздражая неестественной тишиной и трескучим напряжением…

Вокруг черной «бэхи» кипела жизнь: Машка продолжала рыдать, зарывшись в ворот норковой шубы, Янка, сопротивляясь отцу, пыталась успокоить истерику, но терпение Моисея лопнуло, ему только и осталось, что перебросить дочь через плечо и рвануть за Сизовым, что на негнущихся ногах нёс кружевную переноску с младшей из Курановых в сторону Наскалова. Олег продолжал орать, попутно успокаивая дочь, раздавал указания, торопил жену и тестя… Гонял охрану, рассаживающуюся по машинам.

– Вон из машин, все! В дом! – заорал я, вдруг отчетливо поняв, что сейчас произойдет. Мысли была настолько реальна, что ошарашила меня картинкой.

Олег сжал губы и рванул к подъезду, доставая из кармана ключи от старой квартиры, открыл дверь и скрылся, но лишь на мгновение, потому что уже через пару секунд вернулся, схватив на шкварник Моисея, несущего дочь и Сизова с детской переноской.

– Сюда! Быстро! Андрей! Маша!

–Из машины! Вон из машины! – бежал по снегу, утопая в сугробах, не мог найти взглядом ни Андрея с девчонками, ни охрану. Они будто исчезли. Слышал лишь их крики с другого конца детской площадки. – Куранов, держи девок. Маша! Маша!!!! Вон из машины! Олег! Всем освободить двор!

Не слышал никого вокруг, лишь стук встревоженного сердца, отдающего громким пульсом в ушах. Молился о том, чтобы ошибся. А если и нет, то, чтобы двор был пуст. Кошка… Кошка…

Машка даже не собиралась выходить из машины, она словно приросла к сидению, даже не реагируя на мои крики. Схватил её за безвольно болтающуюся руку и дернул на себя со всей силы, ощущая как ее тело подлетело, как раз в тот момент, когда волна чего-то горячего долбанула по нам. Тащил, продолжая что-то кричать. Пытался рассмотреть её лицо сквозь чёрную завесу дыма и обжигающую волну огня… Навсегда запомню глаза. Прозрачные. Голубые. И грустные.

Боль телесная никак не могла сравниться с той, что испепеляла меня изнутри. Не мог пошевелиться, потому что тело отказывалось подчиняться. Оно сдалось под натиском бессонных ночей, напряжения и боли.

Лежал в палате, под уже знакомый писк приборов, тихо слушая рёв Наскалова, плач Янки и тихие переговоры парней, нашедших мою Кошку. Они её спрячут. Увезут. От меня, от всего мира, потому что не знают того, что знаю я. Лишь догадываются, наивно полагая, что могут её спасти и уберечь.