Табу

Она приходила каждый день, чтобы просто напомнить о своем присутствии, пусть и в такой мелочи, как уборка, стирка или постоянная перестановка вороха деревянных рамок на полке над камином. Ей словно было жизненно важно, чтобы я не смел о ней забывать. А мне жить не хотелось, так остро ощущалась глупость ситуации. Она приближалась. По миллиметру стирала дистанцию безопасности, которую я так тщательно создавал. Орал, рычал, обвинял, лишь бы напугать её до дрожи. Ведь только так моя дикая кошка становилась послушной и тихой. Её характер сменялся робостью и повиновением. Только страх заставлял её подчиняться мужчине, которым она, к слову, не верила вовсе. Мог контролировать её, мог спать по ночам, зная, что не сбежит. Подло? Да. Слабо? Еще как! Но это работало, а мне нужно было решить, как быть дальше. Пусть боится, не понимает и злится, пока я не решу все её проблемы.

Думал отсидеться вот так, бобылем. Но она вновь сменила правила, позабыв предупредить меня. Подстроилась под предложенные мной обстоятельства и начала получать кайф. Сначала я не придавал этому значения, а потом как громом поразило. Ни разу не видел её за чем-то простым, обыденным, даже бытовым, что ли. Никогда не ассоциировал её со стиркой, а об утюге в руках мог думать только как об орудии убийства или пыток. А теперь тихо, и ненавязчиво, она стала открываться незаметно для меня, возможно и для себя самой. Просто была рядом. Наполняя воздух своим запахом, от которого щекотало нос до самого утра.

Сквозь кружевной тюль сочился яркий солнечный свет, обманчиво зазывая утренними переливами. Но я-то знал, что уже, как минимум полдень, потому что в последнее время не спал по ночам, без сил вырубаясь лишь на рассвете, а просыпался от дневной духоты. В такие сухие на эмоции ночи сидел в тишине сонного дома, наслаждаясь всполохами огня в камине, звонким треском дров и шумом по-весеннему беспокойного леса. Как только сумерки сгущались, голова наливалась свинцом, а воспоминания подобно лоскутам на любимом мамином покрывале, утягивали меня прочь из реальности. А я и не сопротивлялся, потому что прекрасно знал, что это бесполезно.

После того несчастного взрыва, разбившего жизнь многих, прошло много времени. Но воспоминания, подобно не затянувшейся ране, до сих пор болели. Да что воспоминания, тело ломило, а бесконечные головные боли сводили с ума. Перепробовал всё: таблетки, Катины травы, и даже алкоголь, последний не справлялся, отдавая меня во всласть воспоминаний каждую ночь.

Помню крики, ужас и отблески огненного зарева, играющего на ночном, мутном от снегопада, небе. На лицах, потемневших от парящей сажи читалась паника, все старались взять себя в руки и успокоиться, но никто не покидал тот проклятый двор, до тех пор, пока не найдет нас, не смотря на опасность повторного взрыва.

Лежал в сугробе и не мог пошевелиться. В ушах всё звенело, пальцами сжимал женское запястье, пытаясь уловить пульс, но ничего не чувствовал сквозь спутавшиеся золотые браслеты. Снег был везде: забился в веки, напрочь смазав четкость зрения, в нос, затруднив дыхание, даже во рту ощущался холод с привкусом металла крови. Пытался кричать, чтобы привлечь внимание, но и это не выходило. Продолжал и дальше зарываться пальцами между металлических жгутов, отчаянно жаждая нащупать пульс у Маши, что лежала подо мной. Оставалось лишь надеяться, что она жива, что я успел прикрыть, уберег.

Когда дым немного рассеялся, а забившийся снег подтаял, позволив пусть и размыто, но осмотреться вокруг, с облегчением выдохнул, обнаружив, что все были живы. Моисей вскочил с земли, поднимая остолбеневшую от шока Янку. Олег что-то кричал, затем отдал дочь растерянному Сизову, уже прижимавшему прикрытую своим пальто автолюльку с младшей Курановой, затем бросился к жене. Он вырвал её из рук отца, прокрутил в воздухе, осматривая на возможные повреждения и только потом, перекинув через плечо, бросился к автоколонне. Силой загрузил всех в салон дальнего авто и, быстро поцеловав жену, махнул Сизову, севшему за руль. Олег взял пригоршню черного снега и растер по лицу, наблюдая за отъезжающим кортежем с мигалками бросился в нашу сторону. Вот тогда мне стало страшно. Когда уже можно было не сдерживаться ради жены, его лицо поменялось, сменив сразу несколько масок: от каменного, абсолютно холодного и непроницаемого, до красного от гнева и отчаяния. Стало понятно, что это не очередная передряга, из которой удалось выйти, чуть помяв шкуру. Эмоции, мысли, отчаянные вопли здравого смысла – все смешалось, когда я осознал, что произошло, и что могло произойти, не выбейся мы из графика.