Табу

Чёрт же меня дёрнул в очередном пьяном угаре оставить ей кредитку, в надежде на то, что она займётся хоть чем-то, дав мне спокойно напиться «до белочки»! После того, как адреналин окончательно меня отпустил, хотелось лишь закрыться – оставшись в полном одиночестве. Ушёл бы в лес, чтобы залечь в тишине старого охотничьего домика. Но мороз, вновь сковавший реку, и непрекращающиеся метели, стерли с лица острова все тропинки, нарушив мои планы. Поэтому оставалось только пить, чем я и занимался последний месяц, благо самогонка не кончалась.

Нужно было самому выбрать паранджу для неё, теперь бы не пришлось наблюдать за игривым утренним туалетом. Полупрозрачный шелковый халат облегал тело, казалось, он должен скрывать, но нет! Тонкая ткань наоборот же – подчеркивала линию бедер, открывала дерзкое очертание полной груди, то пряча, то вновь открывая соблазнительную ложбинку, а на свету и вовсе просвечивала, лишая меня даже возможности пофантазировать. Что, если честно, выходило с трудом, потому что полностью проспиртованный мозг отказывался нормально работать. Сам виноват. Именно этого хотел.

Тётка, конечно, постаралась. С неуёмным рвение взялась откармливать Кошку, называя её курицей общипанной. Не зло, с добротой и теплотой, по-матерински, что ли. Оксана сначала обижалась, а потом привыкла, заводя насмешливое «ко-ко-ко-ко», вместо утреннего приветствия женщине. Парное молоко, пироги и мои любимые оладьи с мёдом сделали своё дело. Её худоба довольно быстро ушла, явив румяность щёк и округлившиеся женские формы.

– Привет, говорю! – она уперлась кулачками в бока, демонстрируя негодование. – Плохо учили манерам? Или ты уже так спился, что не узнаешь?

– Нормально учили! – вскочил и, натягивая на ходу джинсы, вышел из зала через кабинет отца. Лишь бы не сталкиваться. Было проще сбежать, чем сдерживать себя.

– Тогда чего такой злой с самого утра? – она быстро просекла маршрут моего отхода, поэтому выскочила в коридор раньше, тем самым отрезав путь на волю.

Еле увернувшись от её безудержного желания докопаться до меня именно сегодня, практически вбежал в кухню, припав к горлышку чайника. Внутри всё болело от сушняка, чувствовал каждый орган, а спину сковало от перенапряжения настолько, что хотелось встряхнуться, сбросив тяготившие оковы.

– Фу… Ёжик-Серёжик, как некрасиво! – она шлепнула меня по руке. – Стаканы же есть!

– Кстати, не мог их найти вчера!

– Вот же они! – Оксана открыла шкаф над раковиной.

– Здесь был кофе и чай! Посуды здесь никогда не было! Мама всегда все ставила вниз, чтобы мне удобно было доставать.

– А теперь ты стал большим мальчиком, и они будут стоять здесь, – она улыбнулась и, накрутив волосы на руку, ловко связала их в гульку на макушке, затем запрыгнула на столешницу кухонного гарнитура, не прекращая внимательно меня осматривать.

– Нравится? – рявкнул, отводя ее ногу в сторону, чтобы достать из морозильной камеры лед.

– А какая теперь уж разница, выбора-то большого нет, – она пожала плечами. – Но не могу не признать, что дикая рубка дров, на которых ты срываешь свою злость, идёт тебе на пользу. Правда, заготовки уже закончились. Никита Сергеевич вчера ворчал, что ты последние в щепки разнес. Помогает?

– Сама попробуй.

– А мне зачем? У меня все хорошо, в рабстве никого не держу, собаками никого не охраняю, да и сплю спокойно, в отличие от тебя. Это ж ты орешь, как ненормальный, – Оксана чуть наклонилась к плите, чтобы поставить турку на огонь, отчего халат распахнулся, не выдержав напора налившейся груди. – Расскажешь, что снится?

– Бл… Ты специально, да?

– Что? – она распахнула глаза, чуть сморщив нос. – Что не так? Садись, завтраком тебя кормить теперь стану.

– Ты?

– Да, а что? Пришлось самовольно провозгласить себя хозяйкой этого дома.

Кошка спрыгнула со столешницы, затем накинула на себя фартук и, быстро дернув за шелковую ленточку пояса, скинула халат прямо на пол. Фартук? Я сказал фартук? Нет, черт! Это было несколько квадратиков ткани, уютно разместившихся на ее обнаженном теле. Они лишь слегка прикрывали ее грудь, игриво царапая нежную кожу сосков. Я чувствовал, как они напрягаются, набухают, видел предательский румянец на её щеках, чувствовал жар зарождающегося возбуждения, что исходил от нее. Быстрая и еле заметная дорожка мурашек промчалась по соблазнительной выпуклости, затерявшись меж россыпи родинок.

Не прикасался к ней так давно. С того самого утра и не прикасался, когда взял её прямо на лестнице, не справившись с собственными эмоциями. Наказывал. И себя, и её наказывал. За слабость, за бессилие, а её за недоверие, что привело ко всему этому. Смотрю и вижу, что не верит она мне. И не поверит. Никогда, как холодная фарфоровая кошка извивается, получая лишь то, что хочет именно сейчас. А как же быть мне? Жить и знать, что слиняет при любом шуме?