Taedium phaenomeni (СИ)

      Отчего-то сейчас, когда внешний мир подобрался настолько неминуемо близко, разбрасывая горстями-листьями живущих в нем улиток-эскарго, аммиачных мотыльков, длиннопалых ореховых хвостоверток, благоухающие туманные розы, фундуковые грецкие желуди, желтую сочную локву, шелестящую зноем в садовых деревьях на пиках Кагосимы - Юу невольно подумалось, что для такого, как он, там, снаружи, все-таки может и не отыскаться заповедного места. Для такого, как он, прятаться бы и дальше в уродливых толстых стенах, закрывать глаза ладонями, проваливаться в вечный мертвый сон, стискивать зубы, терпеть, не позволяя больше никому увидеть его внутреннего несовершенного уродства, но...

      - Юу, славный... Скоро мы выберемся отсюда. Я обещаю. Только передохнем немного - и выберемся. Слышишь меня? Я не позволю тебе вернуться обратно. Никому не позволю тебя забрать. Все будет хорошо, славный, хороший, замечательный мой. Все будет хорошо, слышишь...?

      Но рука, сжимающая прежде плечи, теплой радужной змейкой из коралла обвилась возле его тела новой удивительной коловраткой, притянула к заменяющей все мирские леса груди, вонзилась бутоном в живот, в сердце, в средоточие гортанных обещаний; губы уткнулись в волосы, поцелуи накрыли одеялом, не простыней, и пошло бы все к черту, и прости, Бог, что я такой уже есть, не спросивши на то твоего дозволения, зато получивши в опеку бескрылого ангела о серебряном северном нимбе. Прости, Бог, но я все-таки хочу отсюда вырваться, выбраться, ступить под рассказанное сказками и Аладдином виноградное небо над толщей золотого песка, ни имени, ни цвета, ни запаха которого на самом далеком деле совсем не знаю.

      Я все-таки хочу...

      Остаться...

      Жить.

      И он хотел, так хотел, что в глазах лопались цветочными венами горчащие сосуды, а по щекам все тек и тек алый черешневый сок опадающих майских соцветий.

      Так хотел, так любил ее, эту чертову непознанную жизнь, так алкал ее вкусить, что ни одному Богу больше никогда не сотворить для себя более прилежной, более послушной, более открытой для земных страстей игрушки.

      Больше просто...

      Никогда.

      Никого.

      Не.

***

      На забытом еврейском кладбище, где он никогда не бывал, где не покоились, а валялись под толщами грунтовой земли мертвые солдаты - не солдаты, гражданские - не гражданские, а простое подопытное мясо, застреленное связками, пачками, полыми, отражающими звук снаряда, скелетами, Юу стоял посреди высокой сорной травы, раздвигая руками крапиву, репейник, дерезу. Пахло подгнивающим сливовым плодом, жидким собачьим дерьмом, копошащимися в том черноголовыми опарышами, а в опадающих мокрых листьях спала осень, таился стук позабытого с лета тепла, громыхал плеск поломанных веток, пробивалась в ночь оставшаяся от минувшего дня полынная дрожь, сквозил канавами и стоками остановившийся рябой воздух.

      Юу ступал медленно, осторожно ощупывая подошвами почву, находя бетон, булыжник, скол прочерченной рваными венами скалы; камни перемалывали его поступь, местность менялась, невидимый боцман чертил новую мирскую лоцию, менял местами моря и океаны, заливал волной сушу, выбрасывал на свежий берег двустворчатые ракушки, и над головой заместо осени уже цвела желтая лакфиоль, дурманил сладковатой патокой желтушник чери, взрывались над остановившейся налитой луной солнечные протуберанцы.