Taedium phaenomeni (СИ)

      - Нет! - Попытка вырваться оборвалась на корню, даже раньше, чем набралась решимости начаться: когтистая лапа, подхватив ошеломленную мордаху за челку, заставила вновь опрокинуться навзничь, накрыла поверх груди, вжала в руку другую, и бледные губы, исказившись опущенными вилами углов, не взмолились, не запугали, поклялись: - Я обещаю, что мы выберемся. Просто потерпи немножко, просто закрой глаза, не смотри вокруг. Еще чуть-чуть - и у нас все получится, ты понял меня? Доверься мне. Доверься мне хотя бы на этот раз! Клянусь, я знаю, что делаю!

      Слова отзвучали громко, слова отзвучали страшно, и седой идиот наверняка даже понятия не имел, насколько почти невыполнимо, насколько раздирающе до самого дна отразились в чужих ушах.

      Если бы Юу мог сделать хоть что-нибудь, если бы отыскал ту ниточку, которая зависела и от него - он бы никогда и ни за что не согласился, послал бы северную настырную псину к чертовой матери, вырвался бы из ее рук, сделал бы все по-своему, но теперешние попытки обещали закончиться тем же, чем едва не закончились в прошлый раз, и все, что он мог сделать, чтобы хотя бы не взваливать на плечи Аллену еще большей тяготы, это отвернуть голову, прогрызть навылет губы, молча проорать, растерзать себе ногтями запястья, со стоном и страхом услышать, почувствовать, как в накрывающее его защищающее тело вонзается еще один нож...

      Уолкер делал вид, что ему не больно. Уолкер наклонился, играючи выдрал тот прочь, отшвырнул, разбил о протекающую над головой жестяную банку, нырнул за подлесок гулких переполненных чанов, помеченных чьей-то рукой белыми газовыми крестами. Едва не запутался в разбросанной по полу длинной многоярдовой цепи, едва не отлетел к терзающему пространство режущему вентилятору. Едва уклонился от следующего броска, резко обернулся, перехватывая Юу правой рукой, отражая левой нацеленный в спину удар догнавшего, вынырнувшего из тени самой преисподней, ворона...

      Юу вдруг показалось, будто он слышит зов металла - гулкий, совокупляющийся, соприкасающийся, угрожающий, чересчур опасный, угрюмый, сивый, будто пропело не то понятное слабовольное железо, что окружало его всю жизнь с самого рождения, а то, иное, сильное, свирепое и вольное, которое таилось рядом, ближе, чем он мог себе представить, но никогда не ложилось в не умеющую справляться с ним руку. Драконье, коронованное, дикое железо.

      Хитрой улыбкой тренькнули губы Уолкера, белый плащ накрыл жестяной вздувшийся горб, выросший на правом боку, промелькнуло металлическое серое кольцо, а в следующий отрезок секунд, едва Юу успел сообразить, что только что увидели его глаза, в ноздри им обоим ударил ветер - только теперь другой, теперь - иной.

      Никогда еще прежде Юу не дышал ей - цветочной легковесной сладостью, солнечной смеющейся поступью, ударившими в самое нутро осветленными лучами. Забилось сердце, заликовали глаза, приоткрылся в потрясенном вопросе рот, и Уолкер, снова и снова стекающий кровью, отряхивающийся от стрел, как снежный волк под куполом виноградных еловых веток отряхивается от упавшего ему на шкуру оттепелого дождя, прокричал:

      - Это дует ветер из терций и белых акаций, мой славный! И дует он сегодня только для нас с тобой! Теперь - держись! Осталось совсем немного, обещаю тебе! А когда станет страшно - просто закрой глаза и прижмись поближе ко мне! Я клянусь, что вытащу нас отсюда! Клянусь, что уже сегодня на исходе мы окажемся далеко-далеко, и я прочту тебе до конца аладдинову сказку! Верь, верь мне, я прошу тебя!

      Юу не понимал рассудком, но принимал сердцем. Юу видел впереди терпкие клочки пробивающегося в его вечный мрак света, а за спиной – все еще снующий черно-белый ужас, без препятствий бредущий за ними по пятам. Умирал в светлых казематах поддельный ангел-хранитель из битого сусаля, снимали с ряс шерстинки синих облысевших планет призраки-монахи, попрятавшиеся за клокочущими газопроводами, и дым бурлил громче, дым поднимался ярче, огонь пожирал угли, стены почему-то пахли тиной и вымываемой соленой вечностью, и если бесполезный разум хотел спросить слишком много всего лишнего, не нужному никому из них ни сейчас, ни потом, ни даже вчерашним отошедшим днем, то простое наивное сердце, упавшее в лодочку из подставленных когтистых ладоней, только кивнуло, только растаяло красной вареньевой каплей. Только шепнуло, подчинив себе упрямую губную плоть:

      - Верю... я... верю тебе...!

      Уолкер, улыбчивый глупый Уолкер, будто не понимающий, что творит с ним, напел, что если страшно - то лучше зажмурить глаза прямо сейчас и не открывать их до тех пор, пока он не скажет, что уже все, что уже можно. Уолкер звенел своим меховым железом, серел, кусал губы, старался улыбаться только ради него одного, и Второй, страшащийся все это развидеть ничуть не меньше, чем погибнуть, послушно подчинился, сомкнул дрогнувшие отяжелевшие ресницы, крепко-крепко стиснул глаза, оставляя самого себя болтаться в мире запахов, ветров, звуков, громыхающего душевного ядрышка, темноты.