- А я не могу никуда с тобой пойти, - в тон ему рыкнул Юу, сам уже как будто вовсе не радостный своим словам. - Я... я должен торчать здесь, как бы хреново тут ни было. Ясно тебе? Я просто… должен. Мне они ничего не сделают - я все равно не сдохну, так что старания бесполезны. А тебя могут поймать, и в этом уже ни черта хорошего нет. Понял? Поэтому вали, пока еще не поздно.
- Я польщен тем, что ты беспокоишься за меня, малыш, но, увы, выполнить твоей просьбы не могу. Я никуда не уйду без тебя. Это мое последнее слово. Дальнейшие споры бессмысленны. Просто прими это.
- Но я никуда не пойду! Ты что, не слышал?! - в сердцах взвыл доведенный зверек, стремительно догоняя мордахой расцветку окутанных бинтами ножонок.
- Все я прекрасно слышал, Юу. Что ж... это, безусловно, опасно и чревато, но, полагаю, у меня попросту нет иного выхода, кроме как остаться в таком случае здесь самому. С тобой. Хотя бы до тех пор, пока ты не захочешь переменить своего решения. Ты же, надеюсь, побудешь настолько добр и согласишься меня где-нибудь спрятать, правда?
- Ч-чего...? Что за… нахер…?
- Зато тебе больше не придется страдать в одиночестве: у тебя появится верный друг, я всегда тебе помогу и позабочусь в меру моих сил, и...
- Да ты что... Совсем спятил?! Ты совсем больной на голову, спрашиваю?! О чем... о чем ты таком...
- О том, что все уже решено без твоего на то мнения, хороший мой: я остаюсь здесь, - с искрящейся обескураживающей улыбкой подытожил сияющий всем своим нутром, втихую наслаждающийся произведенным фурором, Уолкер. - Я остаюсь с тобой, и мы вместе дожидаемся твоего согласия покинуть это место, чтобы... Остаться под моим присмотром и снаружи, я полагаю? - он сам не знал, почему выпалил это, но, только произнеся сокровенно сумасшедшие слова вслух, понял вдруг, что ведь ни разу не солгал, что судьбу мальчишки успел предопределить и так: никому он его не отдаст, никуда не денет, заберет с собой, вытянет как-нибудь сам.
Бледное личико, поравнявшись по красноте с сигналом на железнодорожном переезде, отпрянуло, исказилось не просто недоумением, а самым настоящим шоком, за которым Уолкер даже успел побояться - не перегнул ли он палку, не схватит ли это невозможное существо какого-нибудь чертового удара?
Мальчишка, мелко подрагивая охватившими его подзарядками, продолжая таращиться небесной голубизной, отшатнулся еще дальше, отполз на тощей плоской заднице, снова остановился, заглотил до хруста косточек ни разу не согревающего, но зато немного остужающего воздуха...
И, к вящему удивлению Аллена, в глубине души уверенного, что уламывать да уговаривать придется несоразмеримо дольше, поспешно отвернувшись, проговорил с самым своим независимым, пусть и все еще сигналящим проезжим поездам видом:
- Ну и класть я тогда хотел, раз ты такой непрошибаемый идиот. Нравится здесь торчать – торчи себе на радость. Мне-то какое дело? Тебе же хуже. Засуну тебя в мою гребаную комнату и будешь там... сидеть.
Сдуваясь обратно, договорив все до последнего слова, он еще разочек покосился на спятившего высеребренного клоуна, не то надеясь, не то опасаясь, что тот все-таки пошутил, тот вот-вот передумает, но, напоровшись на непробиваемо базальтовую улыбку уже все на свете решившего для себя барана, лишь по новой торопливо отвернулся, в прострации уставившись на поверхность объятых полупрозрачным кислородом подрагивающих ладоней: ни черта.
Ни черта этот психопат - вот уж где воистину психопат - не передумает.
Глава 3. Lumos Solem
- И где это мы...? - непонимающе пробормотал Аллен, украдкой, на корточках и носках ботинок, пропетлявший по еще двум заполошным коридорам, трем затаенным лабораторным рукавам, заученным Юу наизусть дверям-переходам, местам скопления не замечающих их - спасибо, Господи - белохалатников, тихо сплетающих на уху друг другу страшную теорию терапевтической общины. - Ты же говорил, что проводишь меня в свою комнату?
Место, куда мальчик-Юу в конце всех концов привел Уолкера, могло быть чем угодно, действительно чем угодно - еще одним химическим моргом в миниатюре, очень страшным пыточным полигоном, универсальным больничным корпусом, - но только не детской комнатой, и Аллен недоуменно оглядывался по сторонам, отхватывая от пустующего нагромождения то один, то другой, то третий отталкивающий предмет.
Ровно в центре, будто призывной круг при чтении черной молитвы, стоял стол - длинный, массивный, с тяжелыми угловатыми ножками, острой заточкой, черной мрачностью дерева и патологическим душком; самым мерзостным являлось как раз-таки то, что со стола этого свисала белая простыня, с одной стороны покоилась тощая подушка, и ощущение складывалось такое, будто еще только вот-вот кто-то лежал на нем, встречая последние минуты отбираемой стальным пинцетом жизни.