Taedium phaenomeni (СИ)

      Шипела она так громко, так навязчиво, так невыносимо удручающе, что Аллен, на миг оборвав прессующую давку собственных мыслей, невольно заслушался. Подумал даже, будто где-то с шуршанием вращается заговоренная волшебная катушка - невидимые аппараты в стенах писали на такие же невидимые магнитофоны их разговоры, а чуть после, выбравшись из черного матового круговорота, обнаружил вдруг, что гребаная белая таблетка не просто растеклась кристаллической мутной жижей, но еще и прожрала кусок несчастного пола, белыми же каплями спускаясь ярусами ниже, продолжая грызть дальше, до еще более непроходимо глубоких этажей.

      На этом ему сделалось как-то совсем до тошнотворного нехорошо, в глубине желудка заскребся пушистыми лапами испуганный, отчаявшийся, беспомощный кролик с красными глазенками, этакий внутренний печальный продуктовый запас, до которого – старайся не старайся - все равно не дотянешься: сколько телесная кислота ни пыталась выработать хотя бы единственно сок, а переварить пушной гадины и накормить требовательного зверя-голода никак не могла.

      На фоне этого всего Юу - мальчик, конечно, смышленый и хороший, но напрочь не умеющий понимать с первого раза там, где понимать требовалось с полуслова - снова шевельнул своей ложкой, погрузил ту в таблеточное хохочущее нутро, попытался засунуть порцию новой шипучей дряни в рот...

      И вдруг в ужасе застыл, округлив глаза и непонимающе шевельнув побледневшими вмиг губами, когда Уолкер, не потрудившись произнести ни слова, просто потянулся, сипло рыкнул и ударил рукой по руке мальчишеской, выбивая из той чертов столовый прибор.

      Звякнуло железо, отскочил каучуком загребной черпачок, вспыхнула в свете зажженных ламп сталь, разбежались врассыпную пуговицы-таблетки, а сука-Уолкер так и остался сидеть с совершенно невменяемым выражением той чертовой упертости, с которой не было ни малейшего смысла спорить, которая все равно разорвала бы бараньими рогами в клочья, поверху придавив вымазанными в сене и дерьме копытами.

      - Ч-что ты... что ты, черт... Что ты делаешь, ублюдина?! - Юу, слава Богу, был слишком гордым, чтобы вот так запросто повторно притронуться к запретной для него миске. Покосился только налитыми бешенством кипящими белками, тряхнул головой, быстро отвернулся, напыжив все шерстинки-волосенки, скаля в прищуре острые разгневанные зубки.

      - То, что и должен был сделать изначально. Извини, конечно, славный, не знаю, как устроен твой желудок, но есть подобную отраву я тебе больше категорически не позволю. Лучше...

      Юу, теперь вот совсем доведенный, слушать его не собирался.

      Прорычав сквозь плотно стиснутые зубы, подобравшись всем тощим, но жилистым тельцем-пружиной, он вдруг, помешкав еще с пару пучков секунд, свернулся маленьким панголином, скребнулся о пол ногтями и, вспыхнув разбешенными повлажневшими глазами, с места, где и сидел, набросился одним резвым прыжком на растерявшегося было Аллена; взметнулась, опрокинутая, миска с таблетками, перевернулась глухо брякнувшая пластмасса, протанцевав вибрацией на растревоженном краю.

      Уолкер, наверное, принимая свою вину, отраженную в мальчишеских глазах, ничему не сопротивлялся. Уолкер спокойно сидел, опустив брови, губы и руки, и мальчишка, трясясь разбешенными пальцами, ухватился за его шиворот, стиснул тот в кулаках, с силой дернул на себя, заставляя прильнуть лбом ко лбу, глазами в глаза, чтобы мгновением после заторможенно сообразить: глаза – его собственные глаза - мокрые, глаза темные, глаза проливаются солью и кричат: говорить об этом нельзя, видеть этого нельзя, притворяйся, притворяйся же ты тоже, раз уж сюда приперся, черт!

      - Сука... Какая же ты сука...! - рыча, подвывая, поскуливая, вытолкнул искусанный детский рот. - Зачем ты только заявился сюда...? Зачем, черт... Зачем ты мне жизнь портишь?! Рассказываешь свои паршивые сказки, диктуешь, что можно, а чего нет, будто можешь что-то изменить, будто я тебе... будто со мной так... Будто думаешь, что я тебе поверю! Будто ты меня и вправду можешь... взять и вытащить... проклятье... сука... сволочь ты тупая... идиот проклятый...

      Аллен молчал.

      Тускло смотрел, как мальчонка, кусая губы, давя рыдания, бился лбом о его лоб, выл, драл за смявшийся шуршащий воротник, тряс, лупил кулаком по плечу и груди.

      Терпел.

      Терпел, терпел, только громыхал упавшим сердцем, только сам готов был завыть, а после, поймав на кожу теплые оброненные слезы, поймав чутким слухом первый жалобливо-неистовый всхлип, чужое бессилие и вылившуюся вместе со слезами защитную ярость, аккуратно, но твердо приподняв руки, крепко обхватил теми мальчонку поперек спины и костлявых острых бедер. Еще крепче прижал к себе, вплавил жидким оловом, не оставив ни кислорода, ни возможности освободиться; надавил поднявшейся ладонью на мохнатый затылок, притиснул лицом в плечо, зарылся пальцами в волосы, принимаясь мягко, неторопливо наглаживать.