Taedium phaenomeni (СИ)

      - Тихо, славный мой, тихо... - шептал, пока ручонки бойкого детеныша сами собой разжимались, отпускали и воротник, и кулаки. - Тихо, пожалуйста, прошу тебя... Не плачь. Только не плачь больше, хорошо?

      - За... затк... нись ты... - он вовсе и не плакал, нет. Он рыдал, он до судороги стыдился, плотнее зарывался лицом в плечо, будто так надеялся спрятаться и никому не показывать этих своих нетаковых секретов, делающих его самым обыкновенным, самым живым человеком из сотни, тысячи, миллиарда. – Заткни… свой… Рот свой заткни…

      - Я вытащу тебя, славный, хороший мой, чудесатый мальчишка... Обещаю, что вытащу тебя наружу. Покажу солнце, покажу небо, покажу зиму, покажу лето. Покажу все, что ты только захочешь увидеть...

      Он укачивал его, неторопливо и незаметно перетягивал на колени, кутал в кокон согревающих рук, которые умудрялись находиться одновременно везде. Не замечая того, утыкался губами в шершавую пушистую макушку, целовал, выглаживал кончиками дрожащих пальцев трепетные уши и шею, мокрые щеки и выступающие остринкой лопатки, а мальчишка, скаля зубенки, отдавался, мальчишка уже позволял, хватался за одежду, тщетно пытался порвать. Шептал только долгим заевшим полукругом:

      - Заткнись... заткнись, заткнись же...

      - Я покажу тебе весну, покажу острова, полные бананов и банановых королей. Покажу сусликов и мартышек, большие зеленые эвкалипты и как по осени улетают на юг серые цапли с камышовых болот. Дорожные бродячие сюжеты, записанные собранной мокрой грязью на глиняные таблички. Проливной теплый дождь, потемневшие от времени городские часы на старой колокольне, стоящие на туманной сырой площади, пока внизу снуют люди, пестреют разноцветные зонты. Тащащих телеги лошадей и набитые карусельным барахлом кибиточные экипажи. Открывшийся приездной цирк ранним летним утром, когда солнце еще до конца не встало, а в клетках уже просыпаются голодные полосатые тигры и мохнатые желтые львы с царственной гривой. А потом снова - весну, весну, весну с белыми певучими ландышами... Я не знаю почему, Юу, но больше всего я хочу показать тебе, как после долгой холодной зимы в белых шубах приходит, наконец, цветущая весна...

      Заговоренный мальчишка в его руках всхлипывал, пытался сложиться пополам, подтянуть забинтованные ноги и все еще притвориться, будто его здесь вовсе нет, будто это ветер роняет чьи-то чужие росистые слезы, будто пришлого полупрозрачного фантома гладят пальцы странного седого экзорциста, пахнущего незнакомой проточной водой, незнакомым дерзновенным духом, незнакомым фривольным воздухом.

      Если бы Юу только умел понимать, что такое холодный подслеповатый дождь и павшие листья в лужной мутной воде, что такое продрогшая смерзшаяся земля и зеленые мхи в тротуарных расщелинах, он бы узнал их, эти причудливые запахи, а так...

      А так только...

      - Что еще за... весна...? Кто такая эта... весна...? - надрывая голос, хрипло пробулькал он набившимися в нос терпкими и липкими слезами.

      Аллен, приподняв уголки уставших губ, улыбнулся - грустно, прокаженно, с виной и потерянностью облетевших хвощовых лепестков, упавших с абрикосового дуплистого дерева в долине Тысячи Бамбуков. Настороженно поцеловал мальчишку в макушку, поцеловал в лоб, крепче стиснул удерживающие греющие руки, бережно прижимая к себе успокаивающийся цепляющийся сверток. Тихо-тихо, продирая горло хрипящим кашлем, прошептал:

      - Наверное, это такая птица: весна, понимаешь, никогда не показывается на глаза в своем истинном облике, поэтому всем, кто мечтает повстречать ее, остается только гадать, как же она может выглядеть. Птица эта прилетает единожды за год, согревает все вокруг себя щедрым солнцем - просыпаются умершие было листья, травы, цветы, деревья, снова выбираются под небесный свет животные. Возвращаются иные птицы – с северных широт, с западных вересковых пустошей и восточных рисовых туманностей: это ведь не более чем сказка, что птицы улетают только на юг. Весна щедро раздаривает ароматы душистых вишен, поливает алые спеющие ягоды из зеленой грушевой лейки, приносит бабочек и дикие луговые травы на садовые склоны, ласкает дневной желтый шар, отчего тот светит все ярче и ярче. Журчит синими проталыми ручьями, колосится диким злаком в озолоченных полях. Люди по весне почему-то становятся добрее, воздух - чище, надежды – острее, болезненнее, увереннее и недостижимее. Наверное, весна - это как утро для Земли: просто она старше нас, наша планета, ей отмерено увидеть и прожить гораздо больше, а потому и день ее тянется столь долго по человеческим меркам: для нас пролетает тягучий год, для нее – всего лишь какие-то смешные сутки.