Taedium phaenomeni (СИ)

      Аллен наверняка нихрена не понял, но поднялся резко, послушно, с очевидным желанием. Приблизился, осторожно огладил по обессиленной все еще руке кончиками напряженных стержневых пальцев, с тревогой заглянул в отведенное в сторону лицо, поспешно закусившее зубами губы. Попытался прикоснуться к щеке, а нарвался лишь на то, что мальчишка, тонущий в обиде и противоречивом желании, отдернулся, скривился от прошившей тельце боли, тихо простонал, но по-прежнему воинственно сверкнул глазами - с одной стороны чистыми, ясными, как аргоновы трубки, а с другой злостными, недружелюбными, черноплодными.

      - Что мне нужно включить, Юу...?

      Если бы он отнял ее, эту свою чертову ладонь, мальчишка выбесился бы окончательно, устроив извержение юного подводного кратера, а так, чувствуя, что та все равно догоняет и снова накрывает щеку, только сбивчиво облизнулся. Почувствовал, как дрожит внутри кровоток, как сбивается послеоперационный пульс, и, продолжая ерничать, угрюмо отфыркнулся, делая хромой болезненный вид, что ему как будто бы совершенно все равно:

      - Эту хреновину над моей головой. Большую железную хреновину. Не перепутаешь, она тут всего только одна. Там, сзади, есть кнопки - надави сперва на синюю, потом на красную и не отпускай, пока не почувствуешь, что они не застряли там внутри. Ну, что ты на меня так таращишься? Так трудно, что ли?

      Тупой кретин и впрямь все торчал да торчал на пригвоздившем нагретом месте, хмурился да хмурился, а делать ни черта не спешил, и Юу снова ощущал себя каким-то...

      Уродливо-жалким, обманутым, до конца уже неполноценным.

      - Я бы хотел сначала узнать, что это за машина и для чего она нужна, славный мой, - сильным, по-своему сердитым, медным голосом выговорил подтормаживающий порядком идиот-Уолкер. - Если она...

      - Да ни черта она не делает плохого! - поддавшись, вспыхнул доведенный Юу, снова поворачивая голову в сторону седоголового, который сменил фрустрацию на вполне себе стальной обрез, навострив на лбу упрямые козлиные рожищи. - Мне до чертиков холодно после этой штуки, которую в меня вкололи, а она согреет. Она всегда согревает и после нее легче приходить в себя – поэтому этот гад и не оставил ее включенной, чтобы я в обязательном порядке подольше помучился: все равно ведь не сдохну с концами, так чего страшного?

      - И все-таки...

      - Да просто светит она! Просто светит, идиот! Гудит и светит. Я с ней почти каждую ночь сплю, потому что иначе тут не согреться, а скоты эти сегодня издеваются! Включи мне ее, ну! Тебя жаба душит, что ли? Не будь такой дрянью, тупой ты гребаный Уолкер!

      Аллену его слова явно не понравились – даже не столько оскорбляющие, сколько объясняющие и выпрашивающие. Аллен этот вообще выглядел так, будто приехал с эскортом в чертов психологический диспансер, когда вроде как собирался куда-то на круиз - Юу слышал, Юу знал, что это такое, потому что все здешние ублюдки время от времени куда-нибудь да уезжали, а потом трепались сутки напролет, пока остальные истекали завистливой слюной, а Юу подыхал у них на руках от очередного ненормального разряда, разложившего на клочья все разваливающееся тело. Может, поэтому Юу не очень понимал, что за штука этот отпуск, но заметил, что одаривались той далеко не все: только те, кто хорошо выслужился или кто совсем задрот своей двинутой монстроидной работы.

      И все-таки, проскрипев зубами, образцовый экзорцист послушался, через нехотение согласился. Нырнул куда-то в изголовье, постучал по железному боку притирающимися пальцами, огладил, клацнув первой кнопкой, клацнул второй - Юу даже потоками воздуха ощущал чужое неприкрытое недовольство, явное злостное презрение к тому, что его упросили сделать, подозрение, уверенность, будто творит он последнее дерьмо, будто дурной на голову ребенок просто-напросто понятия не имеет, что ему на самом деле нужно, а потому требует все новой и новой чепухи, когда мог бы загореться тягой к куда более приятным, куда более полезным вещам.

      Когда кнопку отпустило, когда железо вошло в железо и застряло в обхвативших его пазах, внутри гулкого чана раздался треск, встревоженный скрежет, циферблатное верчение задумчивых миниатюрных лопастей. Хлынул прямо сквозь пол холодный содрогающий ток, всосался весь окрестный воздух в переваривающий конденсатор, замигали лампочки над мальчишеской головой, громче забурлил машинный желудок. Окуляры один за другим возгорелись белым алюминиевым светом сумрачных иллюминаторов летных ракет, распахнулись сонными чудовищными глазами, высеребрились золоченой пылью, порхающими в невесомости космическими частицами, слишком легкими, чтобы подчиняться хоть одному гравитационному полю, и на секционную кровать, убаюкавшую тощего щуплого мальчонку, стекольной пеной полился теплый, пахнущий нежным смертным холодом и зимой до самого горизонта, свет.