Taedium phaenomeni (СИ)

      Мальчишка, кажется, за минувшее с их последней перепалки время решил разбираться с навязчивой проблемой под кодовым названием «Уолкер-опять-придолбался» сугубо своим особенным собственным методом - игнорированием, надутыми щеками и пленящей красотой продемонстрированного скверного характера.

      То есть, на заданный вопрос, он, конечно же, не потрудился ответить ни взглядом, ни словом, если только не счесть за ответ резкое дерганье острым плечом, вполне пригодное сойти и за нечаянную судорогу.

      - Мне стоит принимать это за «нет», я правильно понимаю, малыш? – по природе своей будучи тем, кто никогда не уймется, пока не добьется своего, с нотками подтрунивающего веселья отфыркался Уолкер. Получил еще одно движение плечом, воодушевился и, позволив губам изобразить нахальную тягучую усмешку, с любопытством да подначкой проговорил: - Я вижу. Значит, все-таки «нет». Что ж, никогда не поздно начать, славный, спешу тебя этим обрадовать, поэтому, если ты только не слишком сильно возражаешь…

      - Возражаю.

      - Но, как мне кажется, все-таки не слишком сильно. Как бы там ни было – возражения вдруг резко не принимаются, а я…

      - Но ты же только что сказал, что если я против, то…

      - Я успел передумать. Прости меня за это, но, к сожалению, и такое тоже иногда случается: не всем нашим желаниям дано сбываться, славный. Так вот, я пытаюсь сказать, что был бы рад что-нибудь почитать для тебя вслух сам. Не думаю, что здесь, конечно, отыщутся хорошие книги, но...

      Тем не менее хорошие книги в коробке отыскались. Более того, попались в руки в числе первых - это Уолкер понял, едва только под пальцами растеклась краска с обложки все еще живущего волшебного рассказа о летучем черноглазом мальчишке, золотых песках да голубом небе и песчаных дождях над куполами белых дворцов укутанных в шелка верблюжьих арабов.

      - И про Аладдина ты, хороший мой, тоже, полагаю, никогда не слышал?

      Юу, наверняка давно уставший отсиживаться в пожизненной тишине да внутренней нерушимой темноте, пошевелил плечом другим, склоняясь обреченной головой к подтянутым коленям лишь еще ниже. Сказать - ничего не сказал, хоть Аллену почему-то и остро-остро чуялось, что тому все больше хотелось.

      - «Аладдин произнес: «сезам» - перед ним золотая гора»... Я думал, что успел забыть, а ты ж смотри, все еще, оказывается, помню, хотя столько лет ведь прошло. Если тебе вдруг интересно, в детстве, отгремевшем давнее, чем тебе наверняка кажется, это была одна из моих самых любимых книг: история приключений непокорного мальчишки-мечтателя в далеких азийских краях, который отыскал зачарованную лампу дремлющего джинна, получил подружившийся с ним ковер-самолет, перехитрил злого колдуна, завоевал любовь диковатой принцессы, а в итоге стал падишахом тамошних земель, хоть и родился в крохотном бедном домике, жители которого только и думали, что о рынке, доброй славе в лице соседей да своей скотине. Только вот, знаешь же, беда: он-то мечтал стать этим чертовым падишахом всю свою сознательную жизнь, грезил, чертил пальцем на песке дворцовые башни, вкушал сладкий переспелый виноград в белой кожуре, а как только добился исполнения заветного желания - разом перестал понимать, для чего вообще тратил на нечто столь незначительное свою молодость да жизнь, когда в предыдущие годы, будучи простым уличным босяком, чувствовал себя куда как счастливее да свободнее.

      На этот раз мальчонка в простынном углу, потеребив пальцами чужую обмотавшую марлю-рубашку, не удержался - подал голос, облекая тот в неожиданный немножко вопрос:

      - Что значит – стать «падишахом»?

      - «Падишахом»? В сущности то же самое, что сделаться королем любой иной земли, славный мой, - ликуя внутреннюю крошечную победу, вылившуюся на губы пьяной улыбкой, проворковал Уолкер, от довольства и полившегося в него нежного тепла прикрывая веки.

      - Тогда почему нельзя так и сказать? Зачем столько лишних непонятных слов?

      Аллен от удивления едва не присвистнул. Приподнял ресницы обратно, чуть склонил к плечу голову, ни разу не ожидая удостоиться столького количества любопытных вопросов, на которые, если хорошенько подумать, точного ответа отыскать бы и не смог, даже если бы потратил на это все оставшиеся у него в распоряжении ночи.