Taedium phaenomeni (СИ)

      - Все, все, хватит уже! Прекрати это немедленно! - ни бить, ни поднимать на него рук Аллен не собирался, и все же, щуря ноющую красноту воспаленных глаз, задыхаясь не то жаждой, не то забившейся в легкие отравленной химической пылью, не то просто паническим страхом так и не понять, так и потерять в пропастных провалах, ухватился за шкирку лагерной рубахи, стараясь не обращать внимания на сорвавшийся с детских потревоженных губ сдавленный стон. Вздернул, встряхнул, придушил острым натянутым воротником под горло, чтобы хорошенько прочувствовал да запомнил, и уже после, прищурив слезящиеся глаза, придавил мальчишку к гулко брякнувшим мостовым ограждениям спиной, наклонившись так низко, чтобы как можно лучше, как можно ближе видеть распахнувшиеся навстречу буранные глаза. - Что, черт возьми, ты делаешь?! Если это такие новые шутки - хоть я и сомневаюсь, что ты в принципе способен шутить, - то они ни разу не смешные, хороший мой! Прекрати уже пугать меня! Черт...

      Бледное мальчишеское лицо, искаженное тоненькой сеточкой-морщинкой, упавшей с челки на переносицу, непонимающе вытянулось, непонимающе истончилось, обернувшись тончайшей рисовой шелковицей.

      Губы, будто вынырнувшие из древних глубин наползающего на песок океана, названного где-то и когда-то Сном, осторожно, облизывая каждое слово кончиком проверяющего на наличие ядов языка, выспросили:

      - О чем... о чем ты опять говоришь, придурок...? Я не понимаю тебя.

      Кажется, идиотскому Уолкеру этот ответ не понравился.

      Вконец рехнувшись, непонятно каким бесом заболев, он, надавив махиной немалого веса настойчивее, настырнее, тупее, заставил его и вовсе почти откинуться назад, напирая до того, что спина, изогнувшись поясницей, растянулась над пропастью, больно впечаталась в железо проступающими тут и там костяшками, ноги едва не соскользнули в жадно забившуюся пропасть, одним только чудом оставшись топтаться на железной удерживающей платформе переходного моста...

      Что, впрочем, тоже могло продлиться не так уж и долго, если бы этот идиот продолжил напирать, а он все с усердием продолжал и продолжал, теснил и теснил, будто в упор не соображал, что пытается натворить, и бессмертный для всех Юу всерьез сомневался, что даже его чертов мозг сумеет себя самого собрать, если сбросить его с такой вот высоты да разбить красной заваркой на хренову кашу.

      - Сколько можно меня игнорировать, а? - упираясь по обе стороны от чернявой головы дрогнувшими в напряжении руками, пролаял чертов собачий Уолкер.

      - Да о чем ты...

      - Сколько можно отмалчиваться, когда я тебя зову?! Я думал, мы уже разобрались с тем, что ты уходишь со мной по своей собственной воле, и я тебе никакой не враг! Так какого черта оно опять повторяется, Юу?!

      Вопреки всему, какие бы слова ни срывались с обкусанных поджарых губ, на что выбеленный пылью идиот бесился - мальчишка в упор не понимал, и если бы только не недавний разговор, если бы не Аладдин со своими летучими ягодными коврами и даденное седым кретином обещание невысказанных историй - Юу с радостью бы его самого сейчас сбросил к дьяволовой матери вниз, чтобы полетал, побился тупоумной башкой и подумал, прежде чем вот так внезапно пугать пробудившимся бесконтрольным сумасшествием, о котором заранее предупредить не додумался, но...

      Но разговор все-таки случился, Аладдин начистил локтем и дыханием золотой светильник, в гулкой тишине труб тонул амфитеатр тусклой цинковой раковины, не видевшей воды с последний десяток лет, а где-то за спиной висело перевернутое изуродованное распятие, собранное из досок кроватных спинок - даже не особо верящего во что-либо Юу все еще коробило от воспоминания о случайной трубной встречи в заискивающем красном свету.

      Новые этажи, покрытые тайной старых ветрогонных труб, хранили совсем иные пространства и запахи, шелесты и шорохи, бесцельное передвижение перемолотых желтых листьев, набросанных черт знает кем и черт знает откуда. В царстве труб наследственным троном правили незнакомые Юу законы, непонятные размытые ощущения, и если он еще худо-бедно с ними справлялся, погружаясь в зимний лягушачий сон, то на Уолкера они действовали куда как более угрожающе, удручающе, Уолкера они сводили с ума, впрыскивали ему в жилы смеющиеся иллюзии и шепотки, заставляли срывать подковы да узду и впиваться прежде ласковыми когтями в ноющее от старых шрамов тщедушное пойманное тело.