Taedium phaenomeni (СИ)

      - Да не враг ты мне никакой, дурила! - хрипя под ломающим его сущность натиском, все отчетливее пытающимся сбросить вниз с идиотского моста, просипел доведенный до инстинктивной влаги на глазах мальчишка. Запрокинул голову, уставившись поехавшему крышей олуху в глаза. Стиснул вместе зубы и, пытаясь вложить столько искренности, сколько в нем хранилось, как мертвые мушки хранятся порой в старой стеклянной банке, взрычал: - Я вообще не пойму, чего ты на меня взъелся! Чего я такого сделал, идиот ты несчастный?! И прекрати на меня уже напирать! Хочешь, чтобы я к чертовой мамаше туда грохнулся, да?! Хочешь, чтобы я сдох?! Ты для этого меня вытаскивать собрался – чтобы самому, что ли, угробить?!

      Ответа тем не менее он получить не успел: Уолкер, одурев от сорвавшегося с чужих губ укорительного рыка, наклонился еще ниже, и мальчишка, отдергиваясь не столько страхом или нежеланием оставаться рядом, сколько одной простой инерцией, почувствовал, что проклятые металлоломные балки все-таки этой их идиотской буйной возни...

      Не выдержали.

      Железо, ссутулившись в вытянутую шею старой заводной черепахи, затрещало, забренчало, зазвенело даже прежде, чем он успел пошевелиться или придумать, что можно сделать в этот последний несчастный миг, чтобы только не грохнуться в низовье вместе со слетевшим с мозгов придурком; запульсировали поршни и поручни, накренились поддерживающие почти весь возложенный вес прутья, с визгом и лязгом вывалились из пазов закрепляющие ржавые винты в пятнах борзовой фальшивой меди...

      И почему-то на целом маленьком свете, запечатанном в вечный лабораторный круговорот да открывшиеся теперь вот трубы, не осталось ни одного иного колдовства, кроме как потянуться навстречу, пока еще можно, ухватиться руками за белую экзорцистскую шею да втиснуться в чужую грудину, отчаянно громыхая паровозным сердцем, заоравшим на уши о нежелании смерти настолько невозмутимо громко, что рассудок переклинило, пальцы стиснулись еще сильнее и даже ноги, отрываясь от уходящего из-под них пола, попытались приподняться, чтобы оплестись вокруг чужих бедер поясами завернутого узлами корабельного каната.

      Юу почувствовал, как мгновенно обмякает чужое существо, отделяясь от пытавшегося захватить контроль над разумом инородного беса. Как сильные руки, помешкав в три удара главного поршня, обхватывают его поперек спины, как почти отрывают от пола, как пытаются отвлечь и уберечь от дышащего в затылок скользкого падения...

      Поручни, прошедшись колбочками пятнистого черно-белого домино настороженной разбухшей дрожи, отвалились от мостового борта в один и тот же миг с обеих его сторон; накренились, скосились, всхрапнули умершими во сне стариками из общей больничной палаты, разболтались досочными дебаркадерами с синих заливов и, потеряв последнюю опору, мазнув мальчишку Юу по занывшей спине, дружной нестройной руладой понеслись вниз, срываясь настолько далеко и настолько безвозвратно, что вместо грохота, должного переполошить каждую подземную крысу, отдались лишь тихим пыльным хлопком, будто кто-то наивно-глупый пришел и швырнулся в пруд созревшим и крепким, но жалким для васильковой стихии желудем.

      Подчиняясь вечной инерции, скользя на разлитых по поверхности мостика лужах, Аллен отпрянул назад, аккуратно удерживая повисшего на нем мальчишку, но с какого-то черта поскользнулся, с какого-то черта врезался спиной во вторую половину перильного борта, и та, проклятье сиамских близнецов, участь попугаев-неразлучников, левое и правое полушария единого организма, повторяя недавнюю братскую судьбу, даже не зашаталась, будто древние полостные зубы, а так просто и так естественно слетела со своих гнезд, будто стояла в них одним лишь соломоновым чудом, будто не падала только потому, что никто еще не додумался впустить в царство камня и железа странствующего ветра в белом плаще с мшистым капюшоном о струне северных трезвонных сосулек.

      От неминуемого удара взвыло тело, от страха вспыхнула голова; Аллен, отлепив от себя орущего уже во весь голос мальчишку, вскинул того на вытянутых руках, попытался налечь на застывший в невесомости вес, попытался вложить всего себя в последний рывок, чтобы оттолкнуться, чтобы вывалиться обратно на финишную прямую, чтобы еще хоть раз почувствовать подошвами бетонную или железную смертницу-землю.

      Наверное, у него частично получилось. Наверное, левая рука, действующая по собственному усмотрению, никак сейчас не связанная с парализованным страхом мозгом и оглушенной криком Юу душой, активировалась сама, в ту же секунду вонзаясь когтями в металл кровоточащего моста так плотно и так крепко, чтобы вспороть его навылет и охватиться с иной стороны, а потом...

      Потом, не успев даже толком свалиться на подкосившиеся колени, не успев вернуть себе хотя бы частичного равновесия, Аллен ощутил, как мост, простоявший здесь не один, не пять даже десятков лет, проседает с визгливым стоном в сокрушительный низ.