Таежным фарватером

Город и Салманов живут единым порывом. Будто оба только еще на старте. Для них все тут внове — свадьбы и уличное освещение, волейбольные состязания и разводы. Даже аптека, куда чаще других, может быть, заходит начальник экспедиции. И когда кто-то замечает у него на столе среди бутылок с нефтью жестяной патрончик с таблетками валидола, он оправдывается:

— Город строить — это, понимаешь, даже не нефть искать.

Именно в Правдинске вспомнилось нам, с какой болью писали исследователи в начале века о молодом поколении Сибири. Сибирь много теряет, утверждали они, от недостатка специалистов. «Край управляется чиновниками, присылаемыми из Европейской России… Аристократические фамилии высылали в Сибирь своих неудачных сыновей, страдавших идиотизмом или пьянством или несносных по буйному характеру, бреттеров, шулеров и т. п., предполагая, что в такой отдаленной и невежественной провинции и эти дегенераты русской аристократии будут терпимы и начальством и обществом и если не сделают карьеры, то будут получать жалованье, ничего не делая… Как Европейская Россия сбывала в Сибирь брак своих мануфактурных произведений, так она колонизовала Сибирь забракованными жизнью людьми». Эти слова принадлежат известному путешественнику Г. Н. Потанину.

Как же действительно все переменилось за такой малый срок! Вот перед нами человек, ставший сибиряком совсем недавно. Здесь, в Сибири, он открывал и участвовал в открытии почти двух десятков нефтяных месторождений, вызвал к жизни город Нефтеюганск и теперь сражается за будущее Правдинска.

Но зачем ему, потомственному нефтянику, брать на себя такое бремя? Разве мало тех мук, что выпадают на долю геолога? Что им движет? Честолюбие? Но разве оно способно на подвижничество? Нет! Наверное, все-таки в нем бушует молодость, которой ныне по плечу вопросы такой государственной важности (дать, например, или не дать стране дополнительно дюжину миллионов тонн нефти), что даже неловко за непричастность к его делу, за мелкий масштаб своих мыслей.

Впрочем, такая смелость свойственна всем геологам, которые порой решают судьбы целых краев и областей. Вспомните отважных искателей якутских алмазов, казахстанской руды или колымского золота. То, что было делом их личной жизни, стало делом государственной важности. Это потому, пожалуй, что геологи всегда устремлены в будущее. И потому еще, что они несут энергично начало новой жизни: сперва костры и палатки, потом буровые и месторождения и, наконец, поселки и города. Вот какие отметки на карте оставляют первопроходцы. И для них имеет самое большое значение только новизна поиска. И в этом подвижничестве человек ищет самого себя и открывает новые залежи нравственных возможностей и делового совершенства.

Разве все это, рассуждали мы, не относится к Салманову? Он отдал нефти десять лет жизни. И теперь имеет право распорядиться ее судьбой. Он пережил эпоху первых костров и палаток. И теперь спешит построить в глубине Сибири город — памятник мужеству нефтеразведчиков.

Карась с гречневой кашей

За крутой излучиной Иртыша после Правдинска приходит конец речной идиллии. Утром и на закате мы по-прежнему плыли беспечно, держась на «спине» стремнины. А к полудню задувает северян — настойчивый здешний ветер. Он заставляет натягивать на себя что-нибудь потеплее, нежели простая майка.

О, если б этот ветер доставлял неприятности лишь своим прохладным дыханием! Когда северян набирает силу, начинается единоборство реки с воздушным потоком. И от этого поединка нам становится не по себе. Ветер так же упрям, как стремнина Иртыша. Он лохматит фарватер, поднимает белые гребни, непроходимые для нашего катера.　

Достигнув устья Конды, мы решаем не искушать судьбу и свернуть с осерчавшей реки в водный переулок, показавшийся таким тихим и уютным.

Но не долго мы плывем зеленым коридором. Конда обманывает нас. Через несколько километров вдруг раздвигается зеленый занавес берегов и мы оказываемся на обширном водном просторе. Что это? Озеро? Или так разлилась река? Но не все ли равно! И здесь на засоренной лесом, карчами и островами воде ветер не обещает пощады.

Обманутые, разворачиваем катер — и обратно, к устью. И вдруг замечаем, как упало течение в Конде. Мы идем практически по остановившейся реке. Потом только от местного бакенщика узнаем, что это тоже проделки ветра. Оказывается, северян иногда запирает воды Конды при впадении ее в Иртыш.

Федотыч, бакенщик, хмур, как Иртыш при ветре. Он всю ночь провел на реке в поисках трех бакенов, которые сорвало плоторым караваном, и поэтому ворчит на какого-то неумелого рулевого с буксира, обещая написать на него жалобу в пароходство. Когда старик стихает, мы в свою очередь жалуемся ему на ветер и обманщицу Конду, что, как нам показалось, немало позабавило его.

— Эко, диво! — замечает он. — А прежде-то на веслах ходили.

— И по Иртышу?

— А то… И через Кондинский сор.

— Это какой же сор?