Тайга

— Мама, давай ты не будешь дуться. Ничего плохого я не сделала и тебе не за что на меня сердиться.

Ира присела на краешек кровати и попыталась заглянуть в лицо женщине, но та старательно отворачивалась к окну.

— Пожалуйста, посмотри на меня и скажи, наконец, чего ты добиваешься.

В ответ Марина Юрьевна громко всхлипнула и повернула к дочери страдальческое лицо, по которому одиноко скатывалась скудная слеза. Но этого было достаточно для того, чтобы Ирина почувствовала себя последней негодяйкой, которая довела родную мать до сердечного приступа и продолжает гнуть свою линию.

— Мамочка, любимая моя, не надо плакать, прошу тебя, — голос девушки задрожал, она еле сдерживала наворачивающиеся на глаза слезы. — Я все сделаю так, как хочешь ты. Обещаю. Только больше не плачь.

— Тогда оставь меня, — распорядилась Марина Юрьевны и царственным жестом указала дочери на дверь.

Ира послушно поплелась в коридор. Там она встретила отца, только что вышедшего из ванной.

— Доброе утро, доча, — весело заговорил он. — Как спалось, что снилось?

На этот раз Ирина не смогла сдержать слез и, поддавшись эмоциям, рассказала отцу о том, как встретила ее сегодня мама.

— Так, — задумчиво протянул Василий Геннадьевич. — Иди, Ириш, умойся да чайку попей, а я пока с нашей мадам поговорю.

— Хорошо, — в последний раз всхлипнула девушка и послушно направилась в ванную.

За двадцать пять лет совместной жизни Василий Геннадьевич хорошо изучил свою жену. Он всегда был уверен, что в ней умерла великая актриса. Огромный, фееричный талант потеряло человечество. Марина играла всегда и везде. Когда она была юной девушкой, такие трагедии ему разыгрывала! Драма — это ее любимый жанр, комедии давались ей тяжелее, но тоже неплохо. Своей игрой Марина могла обмануть любого, но только не его. Все ее ужимки и уловки он знал слишком хорошо. Конечно, иногда жена заигрывалась и пыталась запудрить ему мозги, но наткнувшись на его холодный насмешливый взгляд, тут же возвращалась со сцены в реальную жизнь.

Когда он зашел в спальню, Марина Юрьевна спешно нырнула под одеяло и нагнала во взгляд тоску.

— Переигрываешь, Марин, — усмехнулся мужчина. — Не старайся. Ты же знаешь, что меня не обманешь.

— А что мне остается делать? — театрально взмахнула она руками. — Мы теряем нашу дочь, а тебя это похоже совсем не волнует. Тем более, у меня действительно болит сердце. Видишь эти ужасные синюшные круги под глазами, опухшие руки?

— Мне не нужно никаких доказательств. Я привык доверять своей жене и если она говорит, что у нее болит сердце, то значит так оно и есть. Но я пришел к тебе не выяснять отношения, а поговорить по поводу Ирины. Девочка любит и, если мы сейчас будем вставлять ей палки в колеса, то она, либо сбежит со своим Николаем, и тогда мы ее действительно потеряем. Вряд ли девочка захочет общаться с родителями, возжелавшими разрушить ее счастье…

— Либо?

— Либо останется глубоко несчастной на всю оставшуюся жизнь.

— Она будет глубоко несчастной, если свяжет свою судьбу с этим разгильдяем. Он пошел в свою мать. Сашка тоже всю жизнь Питером грезила, актрисой себя возомнила. Да какая из нее актриса? Бездарность, вечно полусонная ходила, вялая, как амеба. Мечты ее и сгубили, ей бы жить еще да жить. Вот, чего этот Николай за свою Москву хватается, чего она ему далась? У нас тоже можно хорошую работу найти и жить нормально.

— Мариночка, дорогая моя, успокойся, — Василий Геннадьевич попытался обнять жену, но она не позволила. — Понимаю, ты боишься, что Ира будет от нас далеко. Но такова жизнь и никуда от этого не денешься. Ты ведь тоже пошла против воли родителей, когда в восемнадцать лет за меня вышла.

— По крайней мере, я не укатила за тридевять земель, бросив своих престарелых родителей. Я всегда была рядом с ними, до самой их смерти. И считаю, что это долг каждого ребенка.

— У каждого человека своя жизнь, и никто не обязан посвящать ее кому-то другому. Не спорю, любого можно заставить делать что-то против его воли, стоит только поднажать на определенные рычаги. Но к чему это приведет? Тебя будут тихо ненавидеть и с нетерпением ждать сладкого мига избавления.

— Мы ее растили, любили, кормили, поили, учили. И неужели не заслужили даже капельки благодарности?