Тайна Эвелин

Не думаю, что вам есть до всего этого дело, наверное, вы о нас уже позабыли, но я хотела все это вам сказать. Я вас не осуждаю. Вы не виноваты.

Пожалуйста, не отвечайте. Я не хочу. Я просто должна была это сделать для самой себя.

Искренне ваша,

Карен Смит.

Потрясенная Пип отложила письмо. Она ничего не чувствовала, как будто кто-то выдул из ее головы все мысли, стер, как мел с классной доски. Слова в письме были простыми, она понимала их значение, просто она окаменела. Не находила на них ответа.

Мать мальчика не осуждает ее. Мать убитого ею ребенка понимает, что это был несчастный случай, ужасная, трагическая случайность. Пип знала, что саму себя она продолжит винить до конца жизни, но, возможно, ей будет легче влачить этот груз, зная, что единственный человек, имеющий все основания ее осуждать, простил ее.

Пип вдруг захотелось к маме. Это желание оказалось таким сильным, что она бросилась прочь из своей комнаты с письмом в руке, зовя мать так отчаянно, словно от этого зависела ее жизнь. Мать немедленно выскочила в коридор с расширенными глазами.

– В чем дело, Пип? – взволнованно выпалила она. – Что случилось?

Сбежав по лестнице, она налетела на мать, заставив ту попятиться и с трудом избежать падения. Мать крепко обняла дочь, больше не задавая вопросов. Пип громко разрыдалась у нее на плече. Мать безостановочно гладила ее по голове, как в далеком детстве.

– Она говорит, что я не виновата, – выпалила Пип сквозь слезы. – Авария произошла не по моей вине.

– Конечно, не по твоей, – ласково проговорила мать. – Ты же знаешь.

– Она сама так говорит, – всхлипнула Пип.

– Кто, Пип? Приди в себя, объясни толком.

– Та женщина. Мать. Мать мальчика Робби. Так и говорит. Прислала письмо и в нем говорит…

– Так бы и сказала, – с облегчением произнесла мать, не требуя других объяснений. – Вот и хорошо.

Мать долго обнимала Пип, пока у той не прошла дрожь.

48

Проект «Уборка» набирал обороты, и Эвелин была очень довольна собой. Дел было еще невпроворот, комнаты, в которых она начала наводить порядок, еще далеки от совершенства, но улучшения сразу бросались в глаза. А еще она придумала, как притормозить свои интернет-покупки, поэтому пока что ей ничего не доставляли. Она скучала по коротким разговорам с доставщиком, но нашла им замену.

Теперь она выходила из дому.

Добредя до магазинчка в конце Хай-стрит, она купила молока и хлеба, вкусный кекс, а еще разговорилась с девушкой на кассе. Ее подмывало похвастаться, что она впервые за много лет вышла из дому и теперь сама покупает себе състное, но все-таки не стала делиться такой объемной информацией, а ограничилась дурацким комментарием на тему погоды, на который девушка ответила не более умно. После этого Эвелин ушла.

Это было потрясающе!

Николас, заглянувший к ней для привычной еженедельной проверки, лишился дара речи.

– Поможешь мне избавиться от всего этого? – спросила она племянника, уставившегося с разинутым ртом на гору черных пластиковых мешков. – Вот это пойдет на благотворительность, а это на выброс. Я бы сама попыталась, но…

– Конечно, конечно. – Он прилежно изображал энузиазм, но Эвелин увидела, как он помрачнел, поняв, сколько всего придется сделать. – Что тебя на это сподвигло?

– Я долго созревала, – честно ответила Эвелин.

Николас не возражал принять это за чистую монету. Он стал перетаскивать мешки в свою машину. Увозить их пришлось в несколько приемов.

У Пип вошло в привычку заглядывать к Эвелин по вечерам. Они пили какао и болтали про свою жизнь в Лондоне. Пип была на несколько лет моложе, чем была бы сейчас Скарлетт, тем не менее Эвелин трудно было обойтись без сравнений. Если бы Скарлетт осталась жить, то ее общение с матерью могло бы быть таким же: они бы с удовольствием болтали за кухонным столом, делились мыслями, идеями. С собственной матерью у Эвелин ничего подобного не получилось бы, но ей нравилось думать, что ее Скарлетт не помышляла бы о бегстве так навязчиво, как она.

Эвелин рассказала Пип о «Зиме тревоги нашей», об их с Брендой холодной квартире. Пип описывала случаи из своей юридической практики. Однажды, нахохотавшись до икоты (она поведала об одном неудачном телешоу со своим участием), Эвелин откинулась в кресле и облизнула губы.

– Как вы отлично знаете, Филиппа Роз, ничто уже не мешает вам вернуться к прежней жизни.

Она не хотела этого говорить и, когда эти слова были произнесены, пожалела о них. Общество Пип нравилось ей даже больше, чем она готова была себе сознаться. Но дальше молчать было нельзя: если она считала себя настоящей подругой Пип, то должна была быть честной с ней.

До Пип не сразу дошел смысл услышанного. Увидев ее непонимающий взгляд, Эвелин продолжила: