Тайна Эвелин

– Я не про то, что было у юноши и девушки. Я про нашу дружбу. Ты уехала учиться в университете, вот и все. И больше не пыталась поддерживать со мной связь. Даже не говорила со мной, когда приезжала домой на каникулы. Поставила на мне крест, как будто я стал для тебя непригоден. – Их взгляды встретились. – Мне было больно, Пип. Очень больно.

Пип не знала, что сказать, кроме того, что ей тоже больно. Лучше было бы ответить, что тогда ей было невдомек и что теперь она удручена тем, что причинила ему боль, но это было бы неправдой, а Джез заслуживал правды.

– Прости, что обидела тебя, – выдавила она. – Я наделала ошибок, но теперь стараюсь исправиться.

Джез понимающе кивнул.

– Принято, – сказал он. – Главное, не повторяй прежних ошибок. – Он погрозил ей пальцем, усмехнулся и зашагал обратно к трактору, оставив Пип на пороге в недоумении из-за сказанного им.

– Приятно видеть, что вы с Джезом опять поладили, – раздался голос у нее за спиной.

Это была ее мать. Пип вздронула при ее появлении, как застигнутый врасплох подросток.

– Да, – сказала она так небрежно, как сумела. – Он сам не свой из-за Терезы. Но ничего, думаю, он справится.

– На ней свет клином не сошелся, – бросила мать, и Пип сделала над собой усилие, чтобы не закатить глаза.

– Тебе письмо, – продолжила мать. – Возьми на каминной полке в гостиной.

– От кого? – спросила Пип.

– Не знаю, – ответила мать, хотя Пип знала, что та осмотрела все письмо, если не обнюхала его. – Штамп лондонский.

Пип пошла за письмом. Конверт был тонкий, с самоклеящимся клапаном, такие продаются в супермаркете большими пачками. Ее имя и адрес были выведены печатными буквами синей шариковой ручкой. Почерк незнакомый. Она понесла письмо к себе в комнату.

– От кого? – спросила мать, когда дочь проходила мимо нее.

– Я еще не открывала, – ответила Пип на ходу.

От кого бы ни было письмо, ей не хотелось открывать конверт при матери. У нее еще оставалось право на частное пространство.

У себя в комнате она плотно затворила дверь, села с письмом на кровать и открыла конверт.

Письмо внутри было написано на вырванной из блокнота разлинованной страничке с неровным краем. Первым делом она посмотрела на адрес. Он был незнакомый, но она сразу догадалась, от кого письмо, и испытала головокружение, зрение затуманилось, она испугалась, что лишится чувств, пришлось часто дышать ртом, как ее учили, прежде чем вернулась способность читать.

Первое же предложение подтвердило ее страхи.

Дорогая мисс Эпплби,

меня зовут Карен Смит, я мама Робби…

47

Письмо упало Пип на колени, она боялась к нему прикоснуться, как будто оно радиоактивное. Из комнаты разом вышел весь кислород, у нее кружилась голова.

Робби.

Тот мальчишка.

Ребенок, чью жизнь она погубила.

Она взяла письмо дрожащими руками и еще раз попыталась его прочесть.

Дорогая мисс Эпллби,

меня зовут Карен Смит, я мама Робби. Давно хотела написать, но это очень трудно. После случившегося у меня все валится из рук. Но я должна стараться ради других детей. Им тоже трудно. Я мать-одиночка, их отец ушел, когда Робби было три года. На работе мне сочувствуют, дают, если надо, свободное время, но оно не оплачивается, поэтому приходится вкалывать. Когда занята, как-то легче. Не забываешь, я никогда не забуду, но когда ходишь на работу, думаешь еще о чем-то, да и с деньгами у матери-одиночки туго. Надо как-то всех прокормить.

Пип болезненно вздохнула, вытерла тыльной стороной ладони глаза. Читать дальше было страшно, но деваться было некуда. Что ей нужно, зачем она пишет ей, когда прошло столько времени? С каждым предложением у Пип все сильнее теснило в груди, потому что она ждала, когда начнутся обвинения: укоры, ярость, неумолимая ненависть, которую она не может не испытывать к Пип и которую только сейчас посмела облечь в слова. Но не читать было нельзя, невзирая на страх. Это было неизбежно, от этой зияющей раны нельзя было отвернуться: знаешь, что стошнит, но все равно не отводишь взгляд. Она продолжила читать:

Я много о вас думаю.

Сейчас пойдут обвинения, подумала Пип. Она представила эту женщину, лежащую в постели без сна, не находящую покоя и клянущую ту, кто лишил ее ненаглядного дитя. Самое естественное отношение. Она должна ненавидеть Пип всеми фибрами души.