Тайна Клумбер-холла

Сипаи, еще так недавно собиравшиеся отступить, вновь бросились вперед, как только досадная помеха была устранена. Не потребовалось много времени, чтобы закрепить нашу победу. Едва ли хоть один из людей противника сумел выбраться живым из этого ущелья.

Разве Ганнибал или Цезарь смогли бы совершить нечто большее? Мы понесли незначительные потери – трое убитых и около пятнадцати раненых. Захватили их знамя, эту зеленую тряпку с запечатленным на ней изречением из Корана.

После битвы я хотел найти тело старика, но оно таинственным образом исчезло. Понятия не имею, куда оно подевалось. Старик сам повинен в собственной смерти! Он был бы сейчас жив, если бы не препятствовал «офицеру при исполнении им служебных обязанностей», как выражаются констебли у нас в Англии.

Разведчики доложили мне, что старика звали Гхулаб-Шах, и что он был одним из высочайших и святейших людей среди буддистов. В округе за ним закрепилась слава предсказателя и чудотворца, вот почему гибель его вызвала такой переполох среди горцев. Кроме того, разведчики поведали мне, что старик жил в этой самой пещере, когда еще Тамерлан переправлялся через горы этим путем в 1399 году; и присовокупили к данному потрясающему факту целую кучу подобного вздора, еще более невероятного.

Я заходил в пещеру. И как это человек, пусть даже самый что ни на есть необыкновенный, смог бы прожить в ней хотя бы неделю? Это загадка для меня, ибо пещера, немногим более четырех футов в высоту, оказалась самым мрачным и сырым гротом, какой я когда-либо видел. Всю обстановку составляли деревянная скамья и грубо сколоченный стол, на котором были рассыпаны пергаментные свитки, испещренные иероглифами.

Что же, этот человек отправился туда, где сможет узнать, что мирные проповеди и добрая воля ценятся выше всей его языческой учености. Пусть же покоится с миром!

Элиот и Чемберлен не смогли настичь главный отряд противника – так и знал, что они не смогут! – и, таким образом, все почести достались мне. Меня, должно быть, повысят в звании, а возможно даже, – кто знает? – обо мне упомянут в правительственном бюллетене. Какая удача! Я думаю, Земаун после всего передаст подаренный ему телескоп мне. А сейчас надо перекусить, я просто умираю от голода. Слава – замечательная штука, но ею одной сыт не будешь.

6 октября, 11 часов утра. Попытаюсь спокойно и скрупулезно, насколько это возможно, изложить то, что случилось этой ночью. Я никогда не имел склонности к фантазиям и галлюцинациям, так что могу ручаться за достоверность своих ощущений, хотя вынужден признать, что если бы кто-нибудь рассказал мне о подобных вещах, я не поверил бы. Я еще мог бы заподозрить, что мне заморочили голову, если бы я не услышал впоследствии этот колокол. Однако расскажу по порядку, что же все-таки произошло.

Мы с Элиотом до десяти вечера сидели в моей палатке и курили сигары. Затем я совершил обход вместе со своим лейтенантом-туземцем и, убедившись, что всё в порядке, вернулся в палатку немногим позднее одиннадцати.

Я заснул почти тотчас же, поскольку после дневных трудов и ратных подвигов устал, как собака, но вскоре меня разбудил какой-то шорох. Оглядевшись, я заметил, что у входа в палатку стоит человек, облаченный в восточные одежды. Он стоял неподвижно, устремив на меня взгляд, в котором застыло торжественное и суровое выражение.

Моя первая мысль была, что это гази или афганский фанатик прокрался в палатку с намерением зарезать меня, и с этой мыслью я собрался было вскочить с кушетки и принять все меры для самозащиты, но тело отчего-то отказывалось повиноваться мне. Необъяснимо!

Мною овладела непреодолимая слабость, я чувствовал полный упадок сил. Даже если бы я увидел кинжал, нацеленный мне прямо в грудь, у меня не достало бы сил, чтобы отвести удар. Полагаю, присутствие этого незнакомца с мрачным лицом подействовало на меня так же, как на несчастную птичку действует гипнотический взгляд змеи. Ясно осознавая происходящее, я тем не менее чувствовал в теле странное оцепенение, как если бы я по-прежнему спал.

Я закрывал глаза, пытаясь убедить себя, что это всего лишь иллюзия, но стоило мне открыть их, как я опять видел странного человека, буравившего меня всё тем же застывшим угрожающим взглядом.

Молчание становилось невыносимым. Я почувствовал, что должен преодолеть свою слабость и попытаться хотя бы обратиться к незнакомцу. Меня отнюдь нельзя назвать нервным человеком, и прежде я не понимал, что имел в виду Вергилий, когда писал: «adhaesit faucibus ora»63. В конце концов я ухитрился выдавить несколько слов, вопрошая незваного гостя, кто он такой и что ему нужно.