Тайна князя Галицкого

Иоанн, что стоял на коленях перед золотым иконостасом, перекрестился еще раз, поставил свечу на аналой, поднялся, кивнул рынде:

— Ступай. — Сам посмотрел на иконку и сглотнул: — Поздно привез, боярин.

— Горе сие велико, государь, — склонил голову Басарга. — Беда для всей земли русской, для нас, слуг твоих… Однако же княжна Мирослава Шуйская в сем не виновата!

— А кто виноват?! — вскинул голову царь. — Рази кто признается?! Шипят все, как змеи, да в стороны расползаются! «Не виновны», сказывают, да зыркают с ненавистью! Любой, любой сие сотворить был готов. Кравчая ведь из Шуйских была, из Рюриковичей? А голубица моя — худородная, из Кобылиных. Так почему не могла?

— Это не она. Она царицу всем сердцем любила.

— Все любили, все клянутся… С любовью, видать, и отравили! — широко перекрестился Иоанн. — Правильно Андрюшка сказывал: головы рубить надобно! Рубить разом, дабы о бунте и не думали. А Настенька заступалась. Все миром просила порешить, дабы не обидеть никого, не поссориться! Так ведь ее же, голубицу мою, и убили! Из-за вас все, из-за тебя, из-за Адашева, из-за Висковатого, из-за Хворостинина, из-за Басманова.

— Как так из-за нас? — холодно екнуло в животе у Леонтьева.

— Потому что вас, храбрых и умных, по местам двигал. Иные бояре на службе токмо о кормлении думают — а иные живота не щадят. Я же токмо таких, как ты, на места ставлю! — ткнул пальцем в грудь Басарги Иоанн. — Не ругаю никого, опалу не накладываю, головы не рублю. Токмо к месту достойному определяю. Так ведь нет, и тут недовольны! Андрей Курбский шипит, что он, Рюрикович, по походам мается, а безродный Висковатый, из самых мелких Мещерских, дьяком посольским сидит. Заместо Висковатого он дела государевы решать желает, а Ваньку — в сотники порубежные, татарам хвосты крутить. Долгорукие шипят, что Хворостинину полки большие вместо них доверяют, Волконские кормление в Монастырском приказе заполучить желают, Репнины к Челобитному приказу руки тянут, родовитостью хвалятся, за обиду клянут, за унижение ненавидят. Но ведь меня ненавидят, меня!!! Отчего же ее, Настеньку, отравили?! Веришь, боярин, самому умирать легче. Я умирал, я знаю…

— Проведать надобно, кто в Коломенском возле царицы близко был? — предложил Басарга. — После пожара, в суматохе, нелюдь какая могла и подобраться.

— То не твоя забота, боярин, — отвернулся к иконостасу Иоанн. — Боярин Висковатый сыск ведет[24].

— Но Мирослава Шуйская невиновна в сем горе, государь. Смири свой гнев, без вины страдает.

— Не гнал я ее в монастырь, боярин! — повысил голос царь. — Сама отъехала. Ты ее, вишь, хвалишь. А коли отъехала — стало быть, есть чего замаливать?

— Мою голову возьми, государь. А ее помилуй.

— Твоя голова мне на плечах твоих нужна! — отрезал Иоанн. — Забыл о предназначении своем? Пока же вклад в сто рублей в обитель Важскую отвезешь. Уж больно любила ее Настенька. Пусть молятся за упокой души святой. Опосля возвращайся. Уже не честность, а меч твой понадобиться может. Чую я, не кончится добром сей заговор. Настеньку убили, чтобы боль мне причинить пострашнее. А меня железом резать станут, дабы радость от крови моей испытать. Не спор будет меж мною и прочими Рюриковичами, но сеча. Жду часа сего с нетерпением… — крепко сжал кулак Иоанн.

Поняв, что сейчас, пока государь в гневе, лишним напоминанием о княжне он рискует только навредить, Басарга поклонился и вышел.

* * *

На хорах заброшенного храма молодым людям было, в общем-то, неплохо. Летняя жара в тень не пробиралась, да вдобавок через окна продувал слабый ветерок. С луга доносился стрекот кузнечиков, в небесах щебетали птицы… Если бы не хотелось есть, так и вообще чистый курорт. Леонтьев даже закемарил, расслабившись от благостного покоя.

— Как думаешь, нас все еще ищут или обошлось? — вернула его к реальности спутница.

— Не знаю… — встрепенулся Евгений, поднялся на ноги, выглянул в окно. Кроны ближнего леса раскачивались на ветру, и понять, есть под ними какое-нибудь шевеление или нет, было невозможно.

— Ты уж скажи что-нибудь определенное, парень, а то страсть как пить хочется. А заодно и купаться. Речушку я отсюда вижу, а идти к ней или нет, не знаю.

— Кипятить не в чем, а сырую пить рискованно.

— Здесь? — рассмеялась девушка. — Здесь, куда последний двуногий носитель инфекции заходил пятьдесят лет назад? А ближайший завод со сточными водами находится за триста верст? Я тебя умоляю!

Она пробралась к проходу, быстро побежала вниз.

— Эй, ты куда?! Вот ведь не девка, а просто чума какая-то!

— Я все слышу!!! — крикнула снизу Катерина.

Евгений еще раз осмотрел с высоты луг, сосновые кроны, вздохнул и отправился следом.

Когда он подошел к реке, девушка уже вовсю барахталась в крохотном омутке, вырытом ручьем под крутым песчаным склоном. И купалась, чума, разумеется, голышом.

Леонтьев повернулся к ней спиной и сел на траву над обрывом. Спустя пару минут его щеки коснулась влажная прохладная кожа, а мокрые губы спросили в самое ухо:

— Привет! Слушай, Женя, а какого черта ты ко мне не пристаешь?

— А должен?